Основные персонажи: Клод Фролло, Джали, Эсмеральда, Квазимодо, Клопен Труйльфу, Пьер Гренгуар, Феб де Шатопер, Флер-де-Лис де Гонделорье,
Пэйринг: Клод Фролло/Эсмеральда
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Философия, AU, Songfic, Эксперимент
Предупреждения: Underage
***
Солнце ярко светит над Парижем. На небе не было ни облачка. Покатые крыши домов сверкали в этот день неистовыми блестящими цветами: красным, синим и зеленым. Кафедральный собор в Ситэ грелся одной стороной на солнце, второй оставался в тени. На улице блуждал легкий теплый ветерок. В воздухе стоял приятный запах выпечки, и витало настроение праздника. По всей площади разносились детские голоса, крики кумушек, зазывающих проходящих мимо людей посмотреть на это чудо.
Величественный собор блистал своими витражами с изображением умерших королей, эпизодами из Библии. Разноцветные стекла отбрасывают на пол причудливые тени разных красок. Галереи, расположенные по периметру храма, не кажутся пустыми и мертвыми из-за стоящих на страже статуй тех же королей, святых и стражников Собора Богоматери – горгулий.
Вдоль галереи, близ площади, где проходило представление, хранители внимательно следили за происходящим на улице. Горожане поговаривали, что ночью эти статуи оживают, когда злобный дух скачет по крышам собора. Но сейчас, впрочем, как и всегда, все статуи были неподвижны. Пожалуй, все, кроме одной, которая передвигалась ближе к краю, тихо, словно боясь, что ее заметят. Ветер играл с ее растрепанными волосами, но лица статуи не было видно. Но это был не дух храма, не незримая тень хранителя. То был всего лишь Квазимодо, звонарь Собора Богоматери. Никто и не обратил свое внимание на передвигающуюся тень по крыше храма; все внимание было приковано к цыганке.
Перед ступенями Собора был расстелен пестрый, по-видимому, египетский ковер, вокруг которого уже собралась толпа зевак. Шум, который производился этой самой толпой, доносился до самых верхушек храма, до кельи, в которой, нахмурив брови, сидел архидьякон Клод Фролло.
Отец Клод, как всегда, сидел за столом и что-то усердно пытался изучать. На его высоком лбу выступал пот; священник время от времени теребил воротник рясы, хмуро поглядывая на слуховое оконце, из которого доносились радостные возгласы, смех, аплодисменты, пение и звуки бубна. Фролло изо всех сил пытался не обращать на все это веселье ни капли внимания. Руки священника дрожали, не слушаясь и роняя перо на стол. Мужчина чувствовал, как бешено бьется его сердце и ноги наливаются свинцом. Его громкий удар по столешнице испугал голубей на крыше, и те, воркуя между собой, быстро устремились к площади, словно знали о представлении, которое там устроили цыгане.
Там, у величественных стен Собора Парижской Богоматери, собралась толпа горожан, а в центре образованного живого круга, была необычайной красоты девушка, веселящая своими танцами зевак. Стража, которая пришла разогнать толпу бездельников, позабыв о своем долге, так же аплодировала черноволосой девушке. Наконец сами бродяги восхищались своей сестрой, ловко управляющейся с бубном. Вокруг девушки прыгала козочка с позолоченными рожками и копытцами. Один из стрелков, подняв руку и указывая на цыганку, воскликнул:
– Клянусь своей шпагой, эта малютка лучшая из всех девиц, которых я когда-либо видел! Как зовут это прелестное дитя?
– Кажется, Эсмеральда, – ответил кто-то из толпы.
– Какое странное имя! – не унимался капитан. – Какие ножки, вы только посмотрите! Я продал бы душу дьяволу, лишь бы уединиться с этой красоткой в какой-нибудь комнатке. Вы только посмотрите, как Смеральда танцует! Черт побери, что за имя?!
Капитан Феб де Шатопер не сводил глаз с извивающегося стана молодой цыганки и, посвистывая и хлопая в ладоши в такт бубна, продвигался поближе к ковру, где танцевала девушка и ее коза.
– Джали, – звонким голосом, улыбаясь и оглядывая толпу, обратилась к животному цыганка, – который час? – умная козочка по имени Джали ударила два раза копытцем в бубен; и правда, на часах башни стрелки указывали на два по полудни. Цыганка продолжила:
– А какой нынче месяц? – белая козочка, подумав, ударила в бубен шесть раз. Действительно, на дворе был июнь. Публика ликовала и восхищалась умениями козочки и цыганки.
Слыша все эти крики и смех, отец Фролло резко встал из-за стола и устремил свой взор на окошко, из которого доносились звуки.
– Невыносимо! – промолвил он сквозь зубы. – Сколько можно?! Эта цыганка действует мне на нервы!
Священник хлопнул в ладоши и поднял голову вверх, сложа руки для молитвы.
Продолжение– Господи, за что ты так терзаешь мою душу?! В чем я согрешил?! О, сжалься надо мной, Пресвятая Дева! Почему именно эта распутная девка? О, Боже! – продолжал причитать архидьякон, заламывая руки и ходя по своей маленькой келье, словно голодный тигр, чувствующий запах мяса, лежащего рядом с клеткой, но до которого не дотянуться.
Глаза его бегали по стенам комнаты, словно что-то ища, но взгляд остановился на слове, выцарапанном на одной из стен: 'ANÁГКН.
В этот момент с улицы донеслись бурные аплодисменты. В висках отца Клода стучало так громко, что на секунду ему показалось, что он оглох, как его подопечный Квазимодо. Священник снова взглянул на окно и, проведя рукой по лбу, вышел из кельи, накинув на голову капюшон.
Показавшись на улице, архидьякон зажмурился от ослепляющего солнца. Натянув капюшон на лицо, он двинулся в сторону толпы. Просачиваясь между людьми, Фролло прошел в первый ряд и громко прознес, прервав прекрасный голос цыганки:
– Что ты здесь делаешь, оружие Сатаны? Кайся, грешница, пока танцуешь на соборной площади! Убирайся, пока стража не отправила тебя на виселицу, ведьма!
Горожане и стража пребывали в недоумении, слушая слова священника.
Архидьякон буквально пожирал девушку глазами, не мог оторвать от нее взгляда. Дыхание замерло, ноги предательски стали подкашиваться. Отец Клод поспешил удалиться с площади под ропот толпы.
Спустя минуту все позабыли о его словах и снова радостно хлопали в ладоши, а цыганка продолжила танцевать и петь. Но святой отец продолжал наблюдать за Эсмеральдой, стоя среди статуй королей, в их тени. Его взгляд был прикован к ее тонким запястьям, к ее маленьким ножкам, глазам, губам и черным кудрявым волосам, которые соблазнительно развевались от каждого ее движения. Клод сжимал что-то у себя на груди, хмуря брови и прикусывая нижнюю губу. Священник еле стоял на ногах, поэтому он держался за одну из колонн галереи. Так он простоял еще некоторое время после ухода цыганки.
***
Гаргулия, которая наблюдала за всем, что происходило у собора тоже исчезла.
Квазимодо сидел напротив одной из статуй и что-то тихо ей рассказывал. Рыжий урод тихонько хихикал и отмахивался от гаргулий, словно она отвечала ему.
– Она такая прекрасная, ты даже не представляешь насколько! О, если бы ты видел ее руки, ее волосы! Я все бы отдал за нее, – секунду помолчав, горбун продолжил, – даже душу Дьяволу продал бы за нее! – Квазимодо медленно встал и, вздохнув, похромал к лестнице, ведущей к башне, где располагались колокола; он окинул собор взглядом, еще раз убедившись, что никого не было рядом.
Пыхтя и бормоча что-то под нос, рыжий звонарь, почти дойдя до своих любимиц, встретился взглядом с учителем Фролло. Тот лишь грозно смотрел на своего подопечного и молчал, слегка улыбаясь. Клод положил руку на голову Квазимодо. Горбун лишь удивленно вскинул брови. Его путающиеся мысли (если это можно назвать мыслями) не могли объяснить этот поступок архидьякона, который по своей природе всегда был хмур и суров.
Когда священник ушел, лохматый звонарь забрался на колокольню и окинул ее грустным взглядом. Сев на краю своего укромного уголка, Квазимодо тяжело вздохнул и посмотрел на пустующую площадь.
Конечно, на площади было много зевак, прихожан собора, просто прогуливающихся горожан, но для звонаря их не существовало. Он тихо напевал какой-то нескладный мотив. Из-за отсутствия слуха пение было корявым, но имевшее для Квазимодо определенный смысл
– И днем и ночью лишь она передо мной...
За спиной звонаря стояла черная тень, лицо которой скрывал капюшон. Тень тихо пробормотала, словно боялась, что ее услышат:
– Я душу Дьяволу продам...
Тень долго вслушивалась в непонятное мурлыкание глухого и, подойдя ближе, положила руку на его плечо. Рыжий горбун быстро умолк и вскочил, склонив голову перед отцом, который смотрел на него с недовольным видом, словно на провинившегося.
Священник нарушил тишину первый, зная, что Квазимодо поймет его по губам, архидьякон одновременно жестикулировал иным языком, понятным только им двоим:
– Квазимодо, отныне и впредь, запрещаю смотреть на эту развратную девку! Её надо схватить и запереть ото всех, чтоб горожане не попались на этот грех! О, это черная кошка, дочь Сатаны! Эти руки, гибкое тело, которое извивается в греховном танце, и глаза, а походка... – Фролло невольно унесся в свои мысли, на лбу его выступил пот, руки слегка дрожали, глаза бегали по крышам домов, голос выдавал его волнение, но звонарь этого не слышал.
Святой отец судорожно выдохнул и потеребил воротник своих одеяний, смотря куда-то вдаль. После Клод развернулся и быстро пошел вниз, резко остановившись у лестницы и, слегка повернув голову в сторону горбуна, чтобы тот видел его губы, сказал холодным голосом:
– Звонарь, подкарауль эту ведьму и приведи ее сюда. Надо проучить эту грешницу. Пусть замолит грехи свои. Может, Святая Дева сжалится над ней, – и с этими словами архидьякон удалился.
Квазимодо остался снова один. Глухой уродец всегда подчинялся своему господину. Он был готов продать душу Дьяволу, лишь бы его приемный отец всегда был жив и здоров. Звонарь был преданней, чем самый верный пес. Клод и Квазимодо были одним целым. Но последнее время хозяин отдалился от верного пса, часто уходя вглубь своих раздумий и сидя в своей келье, куда глухой не осмеливался никогда войти. Конечно, отреченному от мира горбуну не было интересно, что происходит в той комнатушке. Хотя последнее время он часто задавал себе этот вопрос.
Время подходило к вечерне, и Квазимодо, окинув еще раз взглядом площадь, направился к колоколам. Он любил этих подруг больше жизни. Это были его единственные знакомые, которых он слышал, которые всегда веселили его.
Но сегодня что-то случилось с глухим звонарем, в его зорком глазу не было того огня и веселья, с коим он всегда взбегал на колокольню и коим он подбадривал любимицу Мари. Звонарь тяжело вздохнул и, взявшись за канаты, начал раскачиваться, словно дикое животное на лиане.
В этот день песни колоколов не доставили ему особой радости, лишь улыбку умиления. А в голове Квазимодо был не звон колоколов, а образ той цыганки, что танцевала у собора. Глухой впервые услышал новый звук – звук бубна и браслетов, но все это было лишь в голове и сердце горбуна.
***
А тем временем среди вечерних улочек Парижа уже воцарилась тишина. Все торговые лавочки закрывались, в то время как кабаки, таверны и так называемые "Дома любви" открывались.
Спускаясь вниз по главной улице, вплоть до стены, отделяющей одну часть столицы от другой, более новой, можно оказаться в одном удивительном месте. В центре захолустной площади горел костер, вокруг которого стояли самодельные кривые столы и скамейки, готовые сломаться от дуновения ветерка. За столами сидели пьяные, растрепанные, обряженные в лохмотья нищие и калеки. Но чудо, которое происходило в этом дворе, было весьма обыкновенным для постояльцев данной местности.
Весь парижский сброд слепых, безногих, безруких, с язвами по всему телу, вдруг становился здоровым и готовился к новому дню, рисуя язвы, бинтуя головы. Это именно то место, которые горожане обходили стороной. А те, кто попадал в лапы короля бродяг, не возвращался вовсе.
Итак, в этом зачахлом, но довольно веселом и разгульном Дворе чудес возле костра восседал на своем "троне" из бочек сам Клопен Труйльфу. За столами, в компании якобы несчастных бродяг ютились девки, в лохмотьях не лучше, чем у самих бродяжек. Распутные женщины, вычурно накрашенные и загорелые, совершенно не соответствовали моде XV века. Лишь одна девушка, сидящая рядом с Труйльфу, отличалась от всего этого грязного и пьяного сброда.
Ее черные глаза лучились светом, улыбка не сходила с ее уст, черные кудри спадали на ее оголенные плечи. Она рассказывала с некой любовью королю бродяг о сегодняшнем дне. Наверное, это был единственный человек, которого она любила в этом дворе и которому могла рассказать все (или почти все), что хранилось в ее маленьком сердечке. Возле ног цыганки приютилась белая козочка, время от времени просившая от хозяйки ласку. Эсмеральда считала Клопена своим братом, который почти всю ее недолгую жизнь был рядом. Сам Труйльфу очень любил цыганку и гордился ею. Он был готов защитить ее в любой момент, что бы ни случилось. Алтынский король внимательно слушал девушку, перебирая ремни "метелки" и иногда кивая.
– О, Клопен, ты даже не можешь представить какой он красивый!..
– Я видел, – с отвращением прерывал Эсмеральду бродяга.
– Ах, точно, ты же был там. О, мой Феб! Он высок, красив, мил и любезен. Я не раз видела его в толпе, он всегда смотрит на меня с такой любовью и лаской! Мое сердце замирает, когда я его вижу. Ох, братец, не зря Гренгуар говорил, что Феб переводится, как Бог Солнца. Феб, мой Феб, ты и вправду Бог, ты и вправду Солнце!
– Эсмеральда, а ты не думала, что этот щеголь просто использует тебя для своих целей? Что рано или поздно он предаст тебя? И тогда все мы окажемся на виселице, включая тебя и меня. Даже Джали будет повешена. О Шатопере ходят, поверь мне, не лестные слухи. И, в конце концов, – вскрикнул Клопен, – я не позволю, что бы какой-то сукин сын посмел тронуть нашу девочку!
Последние слова были произнесены настолько громко, что их слышал весь бордель с его "круглым столом" нищих. Все дружно поддержали своего короля, крича о своем согласии и посвистывая. Нашелся повод выпить для всех, даже для тех, кто не слышал прекрасной речи Труйльфу. Под все эти крики и суматоху юная цыганка быстро ускользнула со двора, отправившись с Джали на ночную прогулку по Парижу.
***
Эсмеральда любила гулять по ночному Парижу. Такому безлюдному, тихому, спящему. Огней в домах не было, улицы освещали лишь луна и звезды.
Цыганка любила гулять по улочкам старушки Ситэ, где располагались церкви, и по Городу, в котором находились дворцы. Конечно, излюбленным местом девушки был город Ситэ, в котором находился Собор Парижской Богоматери. И сейчас черноволосая красавица направлялась именно туда. Прячась от ночной стражи под арками дверей жилых домов, девушка дошла до моста Менял, где решила остановиться.
Перед Эсмеральдой открывался прекрасный пейзаж двух берегов Сены. Луна была в эту ночь большой и яркой. Белая спутница Земли освещала все крыши домов, воду, шпили башен и саму девушку. Несколько серых, легких облаков медленно плыло по небу, скрывая за собой Луну. Звезды были похожи на маленькие факелы.
Цыганка вздохнула, любуясь красотами ночной Франции. Ей хотелось петь, но девушка не хотела будить горожан. Она лишь в полголоса мурлыкала песню, которую пела ей в детстве цыганка, воспитавшая ее.
– Как прекрасна ночь, и в тиши ночной льется звездный дождь на уснувший мир, на мир земной... – напевала Эсмеральда.
Вдруг ее пение прервала Джали, сопровождающая юную цыганку на протяжении всей прогулки. Красавица обернулась к козочке и увидела перед собой кривую тень. Лица этой тени видно не было: капюшон закрывал ее всю, оставив лишь черный силуэт. Этот призрак стоял не шевелясь, казалось, это была статуя. Эсмеральда сделала пару шагов назад, прищурившись и нарушив молчание:
– Кто ты? Отвечай же!
В ответ на приказ тень двинулась на цыганку, протянув к ней свои огромные руки. Девушка пятилась назад, уже держа в руке нож. Черный призрак остановился в недоумении. Козочка Джали выскочила вперед перед хозяйкой и наставила на врага свои рожки. Эсмеральда оглянулась, ища поблизости стражу, но никого не было рядом. Девушка понимала, что придется справляться с этим горбатым, судя по силуэту, чудовищем в одиночку.
Цыганка сделала еще пару шагов назад, но попала в другую ловушку, в другие, словно капкан, цепкие руки. Черноволосая девица быстро обернулась, но увидела только еще один черный силуэт, но более прямой. Она стала дергаться, вырываться, пытаясь размахивать ножом перед первой тенью, которая схватила Джали и крепко сжала бедное животное в своих лапах.
Эсмеральда кричала, звала на помощь, но улицы были пусты. Она отчаянно размахивала руками и ногами, но все было бесполезно. В последний миг, когда цыганка почти сдалась, откуда-то из улочек выскочил один из ночных стражей, а за ним еще двое. Увидев спасителей, девушка закричала и дернулась к ним.
Стража бросилась на помощь бедной девушке, которая снова начала бороться с похитителями за свободу. Один белокурый страж ударил рукояткой меча нарушителя, державшего Эсмеральду, с такой силой, что тот взвыл и, отпустив Эсмеральду, быстро заковылял в сторону собора. Второй похититель последовал за ним, бросив Джали на мостовую. Двое ночных стражей побежали за нарушителями порядка, а белокурый спаситель девушки остался с ней.
– Эй, красавица, с тобой все в порядке?
– Без вас бы обошлась, спасибо, – резко ответила та, отряхивая подол платья.
– Что же так грубо? Знаешь ли ты, кто я такой?
– Мне плевать, кто вы.
– Я капитан Феб де Шатопер! – гордо произнес страж, поправляя усы и совсем не слушая девушку. – Я, между прочим, знаменит на весь город. Считаюсь лучшим стражем Парижа!
– Феб! – воскликнула Эсмеральда, хлопнув в ладоши. Глаза ее засияли. – Мой Феб! О, как я рада, что снова увидела тебя!
Опешивший капитан смотрел на цыганку с неким непониманием. Девушка кинулась в объятия де Шатопера, прижимаясь к его груди и вздыхая. Феб, никогда не отказывающий в любви и ласке женщинам, прижал юную цыганку к себе.
– А как тебя звать, прекрасная девица?
– Эсмеральда. Я танцую на площади перед собором.
– О, ты та самая цыганка с козой, которая показывает всякие интересные штучки?! Черт подери, нас свела сама судьба! Разрази меня гром, если это не так! Ха-ха-ха.
– О, Феб, я так ждала встречи с вами. Это время тянулось так долго, что я думала, что не доживу до этого счастливого момента. Теперь я счастлива и могу умереть спокойно.
– Ну что ты, малютка! Рано такой красоте уходить в мир иной. Клянусь Пасхой, ты проживешь дольше, чем все остальные! – Феб, пользуясь моментом, прижал девушку к себе сильней и глубоко вдохнул, уткнувшись носом в ее волосы. – От тебя прекрасно пахнет, Симиральда.
– Эсмеральда, – скромно поправила капитана цыганка, но тот не заметил.
– Ах, эти тонкие запястья, эти волосы, – Шатопер накрутил один локон девушки на свой палец. Эсмеральда смутилась, но не сопротивлялась. – Твои глаза... Ты такая милая. Сколько тебе лет, красавица?
– Шестнадцать.
– О, и, правда, малютка.
– Капитан Феб, – начала цыганка и замолчала. Через несколько секунд она продолжила, – капитан Феб, я хотела бы встретиться с вами еще раз.
– Предлагаю у старухи Фалурдель, там нас никто не заметит. Завтра в полночь жду вас там.
– К чему же скрывать нашу любовь, капитан?
– Кхм... Ну... Понимаешь... Это всего лишь первая встреча и...
– Я согласна. Обещайте, что придете! А если нет – я покончу с собой! – Шатопер крепко обнял цыганку и прижался к ее губам, слившись с ней в один силуэт.
Этот поцелуй заставил вздрогнуть девушку. Она ослабла в руках капитана и была не в силах стоять на ногах. После его ухода цыганка, словно на крыльях, медленно направилась в сторону площади. Разум ее был затуманен, в глазах все плыло. Она мечтала о завтрашней встрече, смотря на небо. Козочка скакала рядом, не понимая, чему так радуется хозяйка. Влюбленная цыганка прошлась по площади, разглядывая гаргулий, охранявших собор. Остановившись возле главного входа, Эсмеральда долго смотрела наверх. Ей казалось, что одна из статуй следит за ней, перемещаясь по периметру галерей. Куда бы ни пошла цыганка, статуя тут же оказывалась рядом.
Ее чувства не обманывали – гаргулия следила за Эсмеральдой. Звонарь наблюдал за девушкой вот уже на протяжении всего времени, как он покинул мостовую, бродя вдоль галерей храма. Квазимодо хотел забрать девушку, похитить ее. Он не мог простить себе оплошности, которую допустил сегодня ночью, не сумев принести добычу хозяину.
Глухой каялся и терзал себя муками, ему хотелось искупить свою вину. В его голове был лишь один выход из ситуации: попытаться украсть Эсмеральду еще раз. Пока горбун обдумывал план действий, цыганка пропала из его поля зрения.
Девушка легко бежала в сторону левой галереи, тихонько напевая какую-то песню. Эсмеральда поспешно остановилась, услышав чье-то хрипение за спиной, но не успела она обернуться, как ее схватили огромные неуклюжие руки и потащили к главному входу в собор. Не на шутку испугавшись, юная особа потеряла сознание. И последнее, что она запомнила, было лишь то, что похититель несет ее над своей головой куда-то наверх.
***
Архидьякон поспешно спускался из своей кельи по винтовой лестнице. Его бросало в жар, тело его наливалась свинцом, и ноги не слушались своего владельца: они лишь быстро переступали со ступеньки на ступеньку. Стук сердца оглушал измученного страданиями священника.
Наконец, очутившись в зале собора, Фролло резко остановился поодаль алтаря Девы Марии. Лицо его стало бледней света луны. Он был похож на призрака в черном облачении. Клод не мог поверить своим глазам. Он схватился за левую часть своей сутаны на груди и сжал ее. Дыхание его было частым, но еле слышным. Архидьякон сделал шаг назад, поправляя свободной рукой волосы. Разум его помутнел, перед глазами все плыло в неразличимых серых и желтых тонах. "Я схожу с ума, – думал он, – этого не может быть. Нет". Душу священника рвало на части, сердце то резко билось, то затихало, что порой казалось святому отцу, что он погиб. Ему хотелось бежать, но он словно прирос к полу.
Среди свечей, среди ночной загадочной тишины, при лунном свете, стоя перед алтарем прекрасной Девы Марии, спасительнице душ, любовалась собором похищенная Квазимодо цыганка. Как она была прекрасна в эти минуты.
Кудрявые черные шелковые волосы обволакивали оголенные плечи. Тихий звон браслетов на руках, эхом разносящийся под сводами собора… Ее черные, горящие глаза были устремлены на лик святой, а смуглая кожа сияла при свете догорающих свечей и, проникающего в здание храма лучей ночного солнца. Эсмеральда походила на живую статую.
Ее восхищению не было предела. Девица медленно прохаживалась вдоль алтарей и скамей для прихожан, где они сидели на мессах. Вечная спутница цыганки тихонечко ступала по плитке, чтобы цоканье ее позолоченных копыт не нарушал общей гармонии. Пока девушка прохаживалась по собору, Фролло стоял неподвижно в тени арок, затаив дыхание. Девушка снова остановилась перед Святой Марией и протянула ей свою смуглую ручку. Легкий звон пролетел по храму, и священник, затаившийся и следивший за Эсмеральдой, словно очнувшись от сна, вздрогнул. Его телом овладела приятная дрожь, и как только юная дева коснулась пальчиками статуи, он вышел из тени.
– Что ты делаешь? – нахмурив брови, нарушил тишину Клод, приближаясь к цыганке.
– Простите, я не хотела. Просто мне...
– Ты знаешь кто это?! – нетерпеливо спросил архидьякон.
– Да, это...
– Дева Мария.
– Я зна...
– Как ты здесь оказалась?
– Не зна..
-Кто тебя привел?
– Меня похи...
– Отвечай же! – рыкнул Фролло, окинув девушку небрежным взглядом. Эсмеральда сделала несколько шагов в сторону, создавая расстояние между ними.
– Тут я оказалась не по своей воле, меня похитило какое-то непонятное существо. Я знаю, что вы архидьякон Клод Фролло, – девушка, набирая воздух в легкие, подняла указательный палец перед священником, как только тот открыл рот, – не перебивайте, пожалуйста. Я здесь не задержусь надолго, я не самовольно пришла сюда. Тут мне делать нечего. И, знаете... – Эсмеральда на секунду замолчала, – я хоть и не верующая, но мне тут очень нравится. Если вы не против, а я думаю, вы не против, я буду сюда приходить. Тут очень красиво и довольно спокойно. Ночью я тут впервые, но впечатление прекрасное. Я хотела бы у вас спросить, отец Клод... – тут девушка повернулась к Фролло и посмотрела ему в глаза.
Растерянного священника пронзило стрелой, ноги налились свинцом, руки похолодели. Она смотрела на него умными и хитрыми глазами. Эти черные очи доходили до самой глубины души архидьякона. Ему вдруг показалось, что она видит его насквозь.
– Спрашивай, конечно, – как можно холодней произнес святой отец.
– Кто этот странный... Скорее ужасный тип, который затащил меня сюда… Это случайно не звонарь этого собора? Квазимодо, кажется.
– Понятия не имею, – хрипло произнес Клод, – я ничего не видел. А теперь уходи.
– Но разве это не дом для... – девушка только успела развести руками.
– Уходи! – крикнул архидьякон, – прочь отсюда, колдунья! Как ты посмела войти в храм, когда он для тебя ничего не значит?! Да как не стыдно, грешница! Похотливая девка, – возмущался все больше Фролло, не понимая сам, зачем он это делает. Священник схватил цыганку за подранный подол платья и дернул на себя, – развратница, убирайся поскорее отсюда и не попадайся мне на глаза! Понятно тебе?!
Эсмеральда лишь хлопала большими испуганными глазами и удивленно смотрела на архидьякона, который всегда был спокойным. Девушка лишь выдернула подол из рук Фролло и побежала к выходу, испуганная и раскрасневшаяся. Оттолкнув священника, девушка рванула вдоль скамей к дверям. Архидьякон, повернувшись вслед за цыганкой, лишь упал без сил на колени и протянул в ее сторону руки:
– Постой, дитя. Не уходи. Прости меня. Боже правый, да что это со мной. Подойди ко мне, Эсмеральда.
Юная цыганка остановилась и обернулась к священнику; сердце ее бешено застучало.
– Вы знаете мое имя? – девушка медленно приближалась к отцу Клоду, глядя на него с опаской.
– Конечно, – Фролло снова схватился за сутану, вздыхая, – как же его не знать, когда...
– Когда что?
– Уходи.
– Но ведь...
– Уходи немедленно! – вскрикнул архидьякон и ударил кулаком о пол. Вздрогнув, Эсмеральда поспешно покинула зал, захлопнув дверь.
– Уходи, – еле прошептал священник, закрыв глаза. Тут на его плечо легла тяжелая рука – то был Квазимодо.
***
Весь следующий день Эсмеральда провела в ожидании и раздумьях. Она была все так же улыбчива и радостна, но глаза ее были задумчивы и печальны. Девушка сидела у окошка в своей комнате и вздыхала, мечтая о встрече с Фебом. Но мечты ее быстро прервал радостный голос Гренгуара:
– Эй, Эсмеральда, ты выходить сегодня собираешься или нет? Ты же знаешь, публика не любит ждать. К тому же ты еще ничего не ела, а я, как заботливый муж, принес тебе завтрак! – Пьер, довольный собой, хихикнул и постучал в комнату жены, – Эсмеральда, можно к тебе? Ты не заболела?
Поэт приложил ухо к двери, откуда донесся лишь выдох и слабое разрешение войти в покои. Удивленный Гренгуар слегка приоткрыл дверь, удостоверяясь, что войти все же можно. Он заглянул в комнату, которую увидел впервые за полгода, что он живет с цыганкой. Маленькая, но хорошо освещенная солнцем комнатка с низким потолком, в углу старый камин, который не использовали уже несколько месяцев, по левую сторону от двери стояла низкая кровать, а с другой стороны стояла бочка, которая, видимо, служила дамским столиком в этой комнате; также здесь был один покосившейся стул и истрепавшийся за годы матрац, принадлежавший Джали.
– Что с тобой сегодня? На тебе лица нет! Ты не заболела случаем? – спросил Пьер
.
– Все хорошо, не беспокойся, – цыганка слегка улыбнулась.
– Ох, ну кого ты пытаешься обмануть? – подтянув к себе стул, усевшись, поинтересовался Гренгуар.
– А я говорю правду, Пьер. Если ты мне не веришь, убедись! – Эсмеральда насупила свой маленький носик и нахмурилась.
– Знаешь, – задумчиво сказал поэт, – я многое видал в этой жизни. Да, она меня покидала, конечно. Но такого приключения, как этот двор, у меня еще не было. Я видел побольше, чем ты. Поверь уж. Я тебе до сих пор благодарен, что ты спасла меня от такой глупой смерти. – Пьер усмехнулся и, выдержав паузу, продолжил, – я живу с тобой уже полгода, и поверь мне, я видел, когда у тебя все хорошо и тебя ничего не мучает, ты совсем иная. Как бы ты ни хотела казаться сейчас веселой и радостной, я вижу – что-то произошло. Посмотри на меня, – белокурый маэстро нежно взял цыганочку за подбородок и повернул к себе, но та лишь отвернулась. – Вот видишь, ты мне даже посмотреть в глаза не можешь. А знаешь почему?
– Почему? – вздохнула Эсмеральда, вглядываясь своими печальными глазами в городской пейзаж, простирающийся за ее окном.
– Потому что тебя что-то тревожит, – поднял указательный палец поэт и погладил козочку второй рукой, которая пристроила свою мордашку на коленях Гренгуара. – Но что именно – ты не говоришь! Почему? Я тебе вроде не настолько чужой, чтобы ты от меня пряталась. Эсмеральда, ты же сама прекрасно знаешь, что ты для меня как сестра! Я люблю тебя и Джали сильней, чем родную мать. Неужели ты будешь молчать?! Может мне позвать Клопена? Он быстро все раскрутит.
Пьер натянул довольную улыбку, ведь при упоминании короля бродяг девушка быстро подняла голову и устремила свои черные глаза на поэта. В них был лишь испуг, слезы и усталость от бессонной ночи.
– Ну что? Расскажешь? – хмыкнул Гренгуар и протянул цыганке кусок хлеба и яблоко, которые она охотно приняла и разделила с Джали, довольно блеющей и соглашающейся с Пьером. У белой козочки был поистине умный взгляд и, обладай она человеческим языком, она непременно все рассказала бы молодому маэстро.
– Да, только обещай, что не скажешь Труйльфу и не будешь смеяться! – угрожающий взгляд девушки указывал на серьезность происходящего.
Эсмеральда любила Пьера не больше, чем он ее, но она прекрасно знала, что может положиться на этого человека, поэтому, не боясь, что Гренгуар расскажет что-либо Труйльфу, девушка поведала поэту о своем ночном приключении. Сам маэстро то краснел, то бледнел по ходу истории.
– Ты понимаешь, как это опасно: ходить ночью по городу одной?! Как же ты не беспокоишься о своей жизни! В следующий раз, если пойдешь гулять ночью по Парижу, предупреди хотя бы меня. Не приведи Господь, если с тобой что-то случиться!
– Да, и еще кое-что... – Эсмеральда немного замялась, но на выдохе быстро проговорила, – я сегодня ночью встречаюсь с Фебом де Шатопером и мы идем к старухе Фулардель. У нас свидание.
Пьер стал бледнее стен в комнате. Он смотрел на подругу большими удивленными глазами, словно та сошла с ума или превратилась в демона. Как истинный джентльмен поэт промолчал о своем мнении и лишь добавил:
- Хорошо, что ты мне это сказала. Собирайся, нам скоро выступать.
И Гренгуар поспешно покинул комнату девушки, закрыв за собой дверь.
***
На неизменной площади перед Собором Парижской Богоматери уже собралась толпа, предвкушая жаркие восточные танцы и прекрасное пение с причудливыми фокусами козочки, сопровождающиеся игрой на лютне, бубне и кастаньетах. Сквозь толпу пробирался белокурый юноша при всем своем параде и с блестящей улыбкой. Разосланный красный ковер оповещал о скором начале представления.
- Подайте Христа ради, – на распев голосил бродяга. Все, кто не скупился, бросили по паре монет в дырявую кружку бедняка, и тот с легкой ухмылкой скрылся в толпе, когда на площадь выбежала цыганка в сопровождении козочки Джали и поэта Пьера. Хромой и несчастный бродяга подошел к Эсмеральде, и та, проведя по его щетинистой щеке ладошкой, мило улыбнулась. Не успела девушка убрать руку, как бедняк встал в полный рост, схватил лютню у Гренгура и, смеясь, побежал к ковру.
– Эй, народ! Толпа зевак! Подайте Христа ради! Не скупись, народ, на хлеб! Подходи и посмотри, как танцует красавица Эсмеральда! Эй, юнцы и девы, поглядите же на нас, пара минут – радость для души и тела! – кричал Клопен, пробегая через толпу и перебирая струны лютни. Цыганка бежала следом, звеня браслетами и бубном. За ней бежал маэстро Пьер с Джали. – Подходите все: бедняки и богачи, стар и млад! Для нас не имеет значения раб ты или не раб! Послушайте прекрасную историю бедной цыганочки, послушайте ее прекрасный голосок, поглядите на фокусы козочки Джали! А, – не унимался Труйльфу, поглядев на пухлого мальчугана и показав на него пальцем, – я гляжу, тебе понравилась наша коза? Так поздоровайся с ней, уверен, она не откажет, – засмеялся громко бродяга, маня к себе Джали. – Эй, Эсмеральда, покажи, что умеет красавица Джали. Пусть она отвесит поклон этому юнцу!
И алтынский король подпрыгнул, опустившись в поклоне и размахивая лютней вместо шляпы. В это время юная цыганка подбежала к мальчугану и мило улыбнулась, протянув ему руку. Мать мальчика нахмурилась, но отпустила сына с девушкой. Тогда Эсмеральда подвела мальчика на ковер и сделала реверанс, на что смышленый мальчишка отвесил неуклюжий поклон.
Увидав такой концерт, белошерстная козочка подошла к мальчику и сделала точной такой же поклон, как это делают лошади при дворе короля. Публика бурно аплодировала и не могла налюбоваться таким зрелищем. В этот солнечный день у всех, кто проходил мимо и смотрел на весь этот кураж, оставался тот теплый и яркий лучик, который дарила всем цыганка.
Пока девушка танцевала под бубен и лютню, Гренгуар и Джали показывали невероятные вещи: поэт, держа стул в зубах, хлопал в ладоши, в эту самую секунду козочка запрыгивала на стул в зубах Пьера и вставала на задние копыта. Даже сам собор, казалось, был приветлив и улыбчив, он так же веселился с цыганкой и с зеваками. Даже обитатели самого собора веселились, прыгая по балкам, на которых были колокола, весело смеялись и строили гримасы гаргулиям.
Квазимодо словно чувствовал то настроение людей, настроение праздника, настроение Эсмеральды. Толпа не расходилась до самого вечера, пока покой этого праздника не прервала черная туча под именем Клод Фролло. Он стоял у дверей собора, наблюдая за празднеством, которое проходило перед храмом. Священник долго терпел земные блаженства, но больше он ждать не мог: его возглас, словно гром среди ясного неба, окатил всю улицу.
Толпа замерла, музыка стихла, прекратился танец, козочка спрыгнула со стула, Пьер спрятал за спиной стул, Эсмеральда застыла – все смотрели на архидьякона. Он же смотрел на цыганку, на ее подымающуюся от частого дыхания грудь, на ее растрепанные ветром волосы, на ее смуглую тонкую шею, ее алые губы.
– Остановить это веселье, немедленно! Что за балаган развели здесь, – Фролло поднял руки, – перед домом Господним?! Я предупреждал тебя, цыганка, чтобы ты не показывалась на площади, но ты ослушалась меня! В темницу ее! Феб де Шатопер, схватить ведьму и привести ее ко мне! – приказал отец Клод, указывая на девушку, которая, услышав имя любимого, быстро начала искать глазами капитана. Толпа сама расступилась перед хвастливым Фебом, и Эсмеральда бросилась к нему. Однако тот лишь схватил девушку за руку и поволок в сторону собора.
– Феб, мой милый Феб, как я рада, что ты пришел! Ты же не отдашь меня в руки этого чернокнижника, правда? Помнишь, мы должны встретиться с тобой сегодня в полночь? Ах, любимый Феб!
– Прости, малютка, но планы несколько поменялись, – холодно произнес капитан, волоча цыганку за собой.
– А ну отпусти ее, – вступился за Эсмеральду поэт, задумавшись над обидными словами в адрес де Шатопера, – павлин... надутый!
– Эй, малец, – добавил Клопен вслед капитану, – я не позволю обидеть эту девочку, уж больно она мне дорога. Отпусти по-хорошему.
Но возлюбленный цыганки уже подходил к святому отцу, презренно смотревшему на весь сброд. Тут ему в спину ударило что-то тяжелое, и он обернулся. Два юнца и Труйльфу кидали в капитана камни и строили рожи. Началась потасовка: народ против армии. Среди драк, криков, суматохи, которая началась так же внезапно, как и закончилась, Клопен, Пьер и Джали исчезли в переулке, дверь в собор захлопнулась, а за ней скрылись Клод Фролло и Эсмеральда.
***
Отец Фролло был непоколебим и настойчиво тащил за собой цыганку по винтовой лестнице. Он был мрачнее грозовой тучи, бледнее смерти, сдвинутые к переносице брови делали его старше, а помутневшие глаза и вовсе выглядели словно не из этого мира.
Наконец, дойдя до двери одной из комнат, Эсмеральда выдернула руку из цепкой хватки святого отца, насупившись и посмотрев на Клода с презрением и ненавистью:
– За что вы меня ненавидите?
Фролло не стал что-либо отвечать и просто открыл дверь перед девушкой. Та лишь, задрав свой маленький носик, гордо вошла в келью. Не успела Эсмеральда дойти до середины комнаты, как дверь за ней захлопнулась. Недовольная произошедшим, девушка подошла к окну, из которого видно было западную часть города и часть собора.
Юная дева долго стояла у окна и смотрела вдаль, словно запертая в клетке птица, жаждущая свободы. Она смотрела на летящих над водой птиц, на красный закат, на готовящийся ко сну город. Окинув взглядом почти пустую комнату, Эсмеральда увидела лишь кровать у правой стены, над которой висело распятие, стол со стулом с левой стороны и табурет у окна. Девушка почувствовала себя безумно одинокой и брошенной в этой маленькой пустой келье, не приносившей никакой радости. На глаза юной красавицы навернулись слезы, и она упала на табурет перед оконцем, положив руки на маленький подоконник и уперевшись в сложенные руки головой, заплакала.
Эсмеральдой овладело какое-то странное чувство, которое давило на нее изнутри и заполняло ее сердце. Она поняла, как любит жизнь, как дороги ей Джали, Клопен, Пьер, как она была счастлива, танцуя перед толпой, как она начала ненавидеть предателя Феба. До нее вдруг дошел тот пустой взгляд капитана, полный безразличия к жизни Эсмеральды. Девушка тихо всхлипывала, порой вытирая горячие слезы с покрасневших от горя щек.
В дверь постучали. Эсмеральда резко подняла голову и, быстро утерев ладошкой слезы, побежала открывать дверь. Шмыгнув носом и глубоко вдохнув, чтобы успокоиться, цыганка дернула ручку двери на себя и вскрикнула, отшатнувшись назад.
Эсмеральда села на табурет и словно приросла к нему. Глаза ее выражали сильное удивление и ужас. Она медленно, разглядывая каждую мелочь, начиная от кривых коротких ног и заканчивая рыжими растрепанными волосами, осмотрела своего незваного гостя и тут же отвернулась к окну. Звонарь прошел к столу и положил на него ужин, стопку вещей и свисток.
Закончив с этим, он выдавил из себя, насколько это было возможно, улыбку полную нежности и любви. Цыганка без интереса слушала всю эту возню, после чего решила повернуться. Вид Квазимодо настолько вызвал у нее отвращение, что она предпочла рассматривать стол. Тогда глухой жилец собора повернулся к Эсмеральде той стороной своего лица, которая больше походила на человеческую и произнес:
– Я принес тебе свой ужин, одеяло с шерстяным платком, чтобы ты не замерзла ночью. Тут не так красиво, как у тебя, наверно, но все же жить можно, – причмокивал Квазимодо, пытаясь говорить разборчиво.
– Но почему ты не ешь сам? – сдвинув брови к переносице и взглянув на звонаря, поинтересовалась цыганка.
– Я глухой. Колокола оглушили. Их я слышу. Можешь свистеть в этот свисток, если что-то будет нужно. Я не буду приходить к тебе, пока ты сама того не захочешь. Я урод, – в заключение пробормотал глухой и поплелся к выходу, прихрамывая. Дверь захлопнулась, и Эсмеральда снова осталась одна.
В ее голове крутилось множество мыслей: как сбежать отсюда, как и где Джали, жив ли Клопен, Гренгуар, зачем отец Клод заточил ее в келье, что от нее хочет этот безумный священник, зачем приходил Квазимодо и почему капитан Феб разлюбил ее...
***
Клод Фролло долго наблюдал из окна своей кельи за опустевшей площадью.
Она стала такой серой и тусклой, что архидьякону становилось грустно от одного ее вида. Эхо вздоха быстро разнеслось по келье. Священник посмотрел на руку, которой держал руку Эсмеральды, и приложил пальцы к губам, закрыв глаза. Тут в его подсознании, словно знак Господа, появилась цыганка: черные кудри свисали вниз с кровати, одна рука закинута за голову, а второй рукой она касалась груди бледного тела святого отца. Зажмуренные глаза, горячее тело, вздымающаяся грудь, стоны...
Фролло отшатнулся от окна, как ужаленный – какая-то неведомая сила толкнула его в грудь, и он отошел к столу, оперевшись на него. Холодный пот выступил на лбу архидьякона. Клод схватился за голову и упал на колени. Он сдерживал в себе горячие слезы любви, сдерживал крик души, бил в пол кулаками, рычал и теребил сутану. Им овладела страсть и страх перед Господом. Святой отец не понимал, что же с ним происходит, он не мог смириться со своими чувствами, пытался всячески заглушить в себе этот ужасный грех.
Сутана! О, эта черная сутана! Наручники и тюрьма! Он пленник своей судьбы и своего рока. В груди все жгло, ныло и болело, словно сжимая сердце тисками. Крик души и разума сливались воедино. Слезы текли по его щекам. Боль, безграничная боль в груди. Клод сжимал кинжал в дрожащей ледяной руке, замахиваясь им и бессильно опуская руку, роняя холодное оружие.
Пронзающая боль ударила по груди Клода. Кровоточит. Святой отец разорвал верх черного одеяния, под которым стекали тонкие багрового цвета струи крови. Архидьякон засмеялся нездоровым нервным смехом, запрокинув голову назад:
– Ха-ха-ха! Боже правый, моя вина! Ха-ха-ха! Прав был Пьер – за всякое желание надо платить!
Жгучие слезы падали на раны и едко щипали, словно щелочь.
– Нет, – обессилив от смеха, вполголоса говорил Фролло, – нет, пусть эта женщина видит, что она натворила! – отец Клод медленно поднимался на ноги, опираясь на стол.– Она – гибель моя, любовь моя, желанье мое, грех мой... Ха-ха-ха... Как смешно вышло, не правда ли, Клод? Ты был чист и невинен, а сейчас ты грешен, душа твоя отдана Дьяволу... Пусть эта ведьма узнает обо всем.
Святой отец, аккуратно переставляя свинцовые ноги, словно боясь упасть, вышел из кельи и направился к цыганке, тяжело дыша и усмехаясь.
Эсмеральда мирно спала в своей маленькой комнатушке. При свете луны ее кожа была белоснежной, черные кудри свисали с кровати, одна рука запрокинута за голову. Ее более не мучили вопросы о прекрасном Фебе, его образ давно стерся из памяти девушки.
Цыганке не нужен был уже этот рыцарь, у нее был прекрасный друг – Квазимодо, который научил ее за эти несколько дней многим вещам, например, читать. Юная красавица скучала лишь по Клопену и Гренгуару. Девушке не хватало той свободы и веселья, которыми она обладала вместе с ними. Неожиданно ее покой нарушил шум распахнувшейся двери. Цыганка зажмурилась, но после приоткрыла глаза. На пороге ее кельи лежал человек, черное одеяние которого было разорвано, руки его были в крови. Человек еле дышал, но иногда тихо посмеивался.
Девушка привстала с постели и тихо, словно кошка, подкралась к лежащему. Эсмеральда убрала за ухо прядь волос и нагнулась, разглядывая человека и пытаясь его перевернуть на спину:
– Эй, ты в порядке? Как тебя зовут? -черноволосая девушка потянулась за свистком, который дал ей звонарь, но не успела – ее запястье схватила холодная бледная рука мужчины.
– Помоги мне, – смеясь, прошептал священник.
– Что?! – испуганно вскрикнула цыганка и отдернула руку. – Это вы! Убирайтесь немедленно!
– О нет, дитя, теперь послушай! Все это время, что я знаю тебя, я не могу заглушить в себе всю любовь и страсть, которая зародилась во мне. С того момента, как тебя увидел, мою душу терзает боль. Мою грудь разрывает от боли на части. О, Господи, прости мне этот грех! – взмолился архидьякон, схватив подол ее платья, прижимая его к своему лицу. – Я не могу больше терпеть и молчать. Посмотри на меня, – дрожащим от смеха голосом прошептал Клод и прижал ладонь девушки к своей груди. Эсмеральда почувствовала на пальцах что-то мокрое и теплое, – это моя кровь, она принадлежит тебе. Каждый раз, когда я смотрел на твои дьявольские танцы, я карал себя за свои желания, я рвал на себе кожу, я резал себя кинжалом. Пощади меня, пощади мою любовь. Умоляю тебя! Прими мою любовь! Я люблю тебя. Этот адский огонь, эта страсть жжет меня! Посмотри на мои муки и страдания, я ведь заслужил твоей любви. Люби меня! Прошу, о, юная дева. Сжалься надо мной. Хочешь, я стану твоим верным псом? – Фролло ползал на коленях за испуганной девушкой, которая в слезах пыталась улизнуть от сумасшедшего архидьякона и позвать на помощь. Но было уже бесполезно, отец Клод прижал цыганку к своей окровавленной груди спиной и зажал ей рот рукой, продолжая шептать ей на ухо, – о, как сладка слепая страсть! Ты чувствуешь, как бьется мое сердце? Не бойся меня, прошу, я ведь люблю тебя. Прими мою любовь, полюби меня! Я не могу без тебя!
Святой отец захлопнул дверь кельи и снова припал к ногам Эсмеральды. По его щекам текли слезы, он весь дрожал, был бледен, бессилен и беспомощен. Юной цыганке стало жаль мужчину и она, наклонившись к нему, погладила его по голове, прижимая к себе. Набравшись смелости, девушка сглотнула и закрыла глаза. В ее голове был бардак, куча мыслей летали в хаотичном порядке, ей было страшно, но она овладела собой. По ее бархатной щеке покатилась маленькая слезинка, и Эсмеральда тихо, чуть слышно произнесла:
– Я не боюсь...
***
Фролло прижался к ногам цыганки, гладя ее бедра и прижимая сильней к себе. Святой отец не мог поверить: она не отвергла его, она не боится, она добра к нему, даже ласкова.
Эсмеральда теребила пальцами тонкие волосы на голове священника и тихонько всхлипывала. Девушка не понимала, почему по ее щекам текут слезы. Жалость? Сострадание? Страх? Злоба на Клода, которая борется с добротой ее души по природе? Почему – ответа не было. Цыганка посмотрела куда-то вдаль, где светила луна, и слегка улыбнулась. Отец Клод не шелохнулся за последнюю минуту, что держался за стан девушки. Юная красавица чувствовала горячие ладони, скользящие по ее талии, бедрам; чувствовала, как руки архидьякона сжимали ее ягодицы, ей было страшно и немного противно (возможно, больше от самой себя, чем от священника), но она не могла оттолкнуть его, не могла остановить. Не было на сопротивление ни сил, ни желания. Эсмеральда лишь прижимала отчаявшегося мужчину. Сейчас он не был святым отцом, не был священником, архидьяконом, отцом Клодом или падре. Он был сейчас именно мужчиной и никем другим. Во Фролло проснулось то, что, казалось, было утрачено навсегда.
И вот сейчас этот самый мужчина, забывший о своих клятвах и обещаниях перед Господом Богом, ласкал любимую женщину (можно даже сказать девушку). Он прижимался то одной, то другой щекой к стройным ногам цыганки, целуя их нежно касаясь бедер юной девушки, сжимая их окоченелыми от боли и страсти пальцами. Судорожное дыхание Клода заставляло Эсмеральду порой вздрагивать, но Фролло лишь гладил девушку. Священник поднялся с колен и заглянул в черные глаза цыганки. Словно весь мир, вся ночь, вся жизнь была в этих мокрых от слез глазах. Архидьякон запустил руку в угольного цвета волосы и притянул к себе танцовщицу.
Девушка не могла поверить в происходящее, ведь она когда-то дала обещание самой себе: сохранить всю невинность и непорочность души до нахождения родной матери, но сейчас она нарушает свой обет, даже не жалея об этом. Эсмеральде даже хотелось сейчас прильнуть к побледневшим губам святого отца, впиться в них, согреть и вселить в эти губы и тело жизнь. Цыганка смотрела в его томные глаза, в которых, наконец, горел огонь, единственное, что осталось живого от бедного Клода Фролло.
Словно пробудившись от сна, архидьякон отпрянул от девушки и посмотрел на нее с испугом, с сожалением и мольбой. Эсмеральда слегка улыбнулась и прошептала:
– Я не боюсь.
– Я люблю тебя.
– Знаю.
– Я не могу без тебя. Я хочу владеть тобой. Хочу, что бы ты была моей! Ничто меня не остановит. Моя жизнь полетела к чертям собачьим. Все труды напрасны, – отец Клод взял девушку за руки. – Но сейчас я с тобой, любовь моя, и ничто меня не остановит!
С этими словами архидьякона словно подменили: из этого нежного, несчастного создания появился дикий зверь. Фролло прижал к себе цыганку за талию так крепко, что та от испуга зажмурилась и дернулась в сторону, но святой отец был сейчас сильней, чем прежде. Отец Клод начал покрывать страстными поцелуями тонкую шею девушки, иногда покусывая ее. Руки священника блуждали по всему телу, сжимая грудь, гладя спину, прижимая к себе девушку, оглаживая ягодицы.
Цыганка не понимала, откуда она знает, что надо делать, но тело было словно не ее: оно поддавалась похотливым шалостям падре, выгибаясь и прижимаясь к нему, гладя окровавленную грудь и плечи.
Клод жадно прижимался губами к груди Эсмеральды и глубоко вдыхал ее юный запах. На губах его промелькнула улыбка, а в глазах похоть. Священник прижал бедную девушку к стене, сжимая ее запястья одной рукой, а второй задирая ночную рубашку. В теле святого отца кипела кровь и горела жизнь. Его тело стало горячим, и он больше не дрожал, как прежде.
Девушка, не сопротивляясь, подчинялась архидьякону, наклонив голову набок и освободив себя для поцелуев, что осыпались по всему ее телу.
Отец Клод отпустил руки девушки, давая ей шанс уйти, если она против, но цыганка осталась на месте, лишь обняв Клода за шею.
– Поцелуй меня, – простонала девушка.
– Что?
– Поцелуй меня, мне это понравилось.
Фролло незамедлительно впился в губы юной красавицы голодным поцелуем. Эсмеральда тихонько простонала. Послышался шорох: на святом отце не осталось одеяний. Клод схватил девушку за бедра и ловко поднял, прижав к влажной стене кельи.
– Прикуси губу, – рыкнул он.
– Что?! – вскрикнула Эсмеральда, когда почувствовала острую боль внутри себя. Опешившая цыганка укусила архидьякона за плечо, на что тот зашипел, но не вскрикнул. Да и укус не больней кинжала в груди.
Каждое мгновение отпечаталось в памяти обоих. Эта страстная ночь, которой так долго жаждал святой отец, и которой он так грезил мучительными ночами раньше; эта новая жизнь, начавшаяся у цыганки. В их головах не было мыслей, в них были лишь вспышки, безмерное счастье, приятная боль, нежные стоны, аккуратные движения – все это смешалось в одну яркую краску, одно мгновенье. Черные кудри девушки свисали до пола, одна рука ее гладила израненную грудь мученика, вторая запрокинута над головой, тело выгибалось к победителю, выдержавшего адские мучения до сего момента. Эсмеральда зажмурилась и громко застонала в руку падре, которой он прикрывал ей рот.
– Тише, милая, нас не должны услышать, – шептал Фролло, гладя цыганку по щеке и тихо вздрагивая от удовольствия. Наконец священник отодвинулся от девушки и простонал.
В соборе стояла тишина, в келье слышалось лишь частое дыхание Эсмеральды и Клода. Девушка засмеялась, Клод слегка улыбнулся, глядя на нее.
– Что смешного? – начал было он, пытаясь выйти из неловкого положения Фролло, но девушка лишь смеялась. – Эсмеральда, почему ты смеешься? – снова спросил святой отец, улыбаясь шире.
Девушка взглянула на него новым, иным взглядом. Он слегка вскинул брови от удивления. Этот взгляд, такой же задорный, но такой резко повзрослевший. Архидьякон нежно улыбнулся и посмотрел на цыганку глазами, наполненными любовью и счастьем. Глазами, каких еще никто прежде не видел. Смеясь, Эсмеральда обняла священника за шею. Но Клод не видел, как по ее щекам снова потекли горячие слезы, он лишь обнял девушку и прижал ее к себе. Такую маленькую и беззащитную, такую родную и любимую.
– Не плачь, – тихо произнес Фролло, гладя девушку по голове, – прошу тебя. Я всегда буду с тобой, и всегда буду любить тебя.
– К... Клод, – еле произнесла Эсмеральда и прижалась к груди священника. В груди святого отца, чье имя Клод, сжалось что-то так сильно и до смерти больно и приятно, а он лишь посмотрел в окно кельи, где наступал рассвет.
– Я останусь с тобой, – прижавшись щекой к голове цыганки, произнес Фролло и закрыл глаза.
***
Эсмеральда лежала на груди Клода. В окно проникали лучи нежного утреннего солнца. Небо лазурного цвета покрывали легкие персиково-белые облака. Ранние пташки уже напевали свою мелодию. Так тихо и спокойно. Фролло впервые проснулся в хорошем расположении духа. Какое приятное сладкое утро, такое нежное и теплое. Поначалу священник не понял, что мешает ему встать с постели, но вдруг опомнился, увидев лежащую на нем цыганку. В голове сразу вспыхнули воспоминания былой ночи. Все эти стоны, изгибы тела, признания, – все разом вспомнилось. На лбу святого отца выступил холодный пот. "О, Господи Боже, что я натворил? – было первой мыслю архидьякона. – Нет, этого не может быть! Я не мог такое сотворить. Прости меня, Господи, грешника. Я... Я... Не хот… Что я наделал?!". Падре овладело отчаяние. Отец Клод закрыл лицо руками и зажмурился, словно пытался спрятаться от Глаза Божьего.
– Клод? – сонно и нежно произнесла девушка, приподняв голову с груди святого отца, – Клод?! – уже вскрикнув, вскочила цыганка, прикрывая свою наготу одеялом.
– Прости меня, любовь моя. Я не хотел этого. Прости меня, прошу тебя. Я и так стал грешен!
Эсмеральда смотрела на Фролло прищурив глаза, в уголках которых появились слезы. Клод привстал, протянув руки к девушке:
– Тише, родная, тише, – в полголоса говорил архидьякон, пытаясь держать себя в руках, но голос его дрожал.
– Нет, нет... Этого не может быть, – шептала юная танцовщица, схватившись рукой за голову и глядя куда-то в пустоту. Ноги ее подкосились, и она упала на руки Фролло.
– Все будет хорошо, – как можно нежней произнес падре, прижимая девушку к себе и гладя ее по голове и спине, – мы справимся. Скажи мне лишь одну вещь: ты любишь меня?
– Я... – Эсмеральда задумалась, – наверное, да. Я не уверена, но я больше не боюсь тебя и ты не противен мне.
Цыганка подняла свое личико и взглянула на Фролло, глаза которого излучали любовь и надежду. Священник нежно поцеловал Эсмеральду, запустив в ее густые волосы руку. Поцелуй этот был такой насыщенный и сладкий, что по щеке отца Клода покатилась слеза.
– Обещай мне, что мы будем теперь вместе и я могу быть свободной при этом. Я очень скучаю по родному двору.
– Конечно, дитя мое, но никому ни слова о нас! – архидьякон прижался своим лбом ко лбу Эсмеральды и закрыл глаза, расплывшись в какой-то нежной и легкой улыбке.
Ей было так тепло и хорошо на душе. Девушка сидела на кровати и улыбалась вслед уже ушедшему священнику.
– Люблю, – повторила она, смеясь, – да, люблю... Только этим теперь душа полна.
Цыганка быстро собралась и отправилась все рассказать Клопену, пообещав вернуться обратно. Труйльфу не верил своим ушам, но был рад за сестру, на удивление самому себе.
– Ну, с Богом дитя мое, приходи, – поцеловав в лоб Эсмеральду, сказал бродяга.
– Спасибо, дорогой, до встречи! – радостно сказала цыганка, обняв короля.
"Я люблю тебя, и никому больше не отдам. Я без тебя пропаду, ведь ты гибель моя", – подумал Клод, выходя в новой чистой сутане из кельи. Святой отец быстро спустился к началу службы. Сегодня собралось больше народу, чем обычно. Падре встал перед прихожанами и окинул их светлым добрым взором.
– Сегодня на мессе я хотел бы рассказать о любви, – начал архидьякон улыбаясь. "Счастье это или гибель? – подумал он, открывая книгу, – как знать, она и гибель, и счастье мое. Эсмеральда, любовь моя, ты гибель моя..."
Пэйринг: Клод Фролло/Эсмеральда
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Философия, AU, Songfic, Эксперимент
Предупреждения: Underage
***
Солнце ярко светит над Парижем. На небе не было ни облачка. Покатые крыши домов сверкали в этот день неистовыми блестящими цветами: красным, синим и зеленым. Кафедральный собор в Ситэ грелся одной стороной на солнце, второй оставался в тени. На улице блуждал легкий теплый ветерок. В воздухе стоял приятный запах выпечки, и витало настроение праздника. По всей площади разносились детские голоса, крики кумушек, зазывающих проходящих мимо людей посмотреть на это чудо.
Величественный собор блистал своими витражами с изображением умерших королей, эпизодами из Библии. Разноцветные стекла отбрасывают на пол причудливые тени разных красок. Галереи, расположенные по периметру храма, не кажутся пустыми и мертвыми из-за стоящих на страже статуй тех же королей, святых и стражников Собора Богоматери – горгулий.
Вдоль галереи, близ площади, где проходило представление, хранители внимательно следили за происходящим на улице. Горожане поговаривали, что ночью эти статуи оживают, когда злобный дух скачет по крышам собора. Но сейчас, впрочем, как и всегда, все статуи были неподвижны. Пожалуй, все, кроме одной, которая передвигалась ближе к краю, тихо, словно боясь, что ее заметят. Ветер играл с ее растрепанными волосами, но лица статуи не было видно. Но это был не дух храма, не незримая тень хранителя. То был всего лишь Квазимодо, звонарь Собора Богоматери. Никто и не обратил свое внимание на передвигающуюся тень по крыше храма; все внимание было приковано к цыганке.
Перед ступенями Собора был расстелен пестрый, по-видимому, египетский ковер, вокруг которого уже собралась толпа зевак. Шум, который производился этой самой толпой, доносился до самых верхушек храма, до кельи, в которой, нахмурив брови, сидел архидьякон Клод Фролло.
Отец Клод, как всегда, сидел за столом и что-то усердно пытался изучать. На его высоком лбу выступал пот; священник время от времени теребил воротник рясы, хмуро поглядывая на слуховое оконце, из которого доносились радостные возгласы, смех, аплодисменты, пение и звуки бубна. Фролло изо всех сил пытался не обращать на все это веселье ни капли внимания. Руки священника дрожали, не слушаясь и роняя перо на стол. Мужчина чувствовал, как бешено бьется его сердце и ноги наливаются свинцом. Его громкий удар по столешнице испугал голубей на крыше, и те, воркуя между собой, быстро устремились к площади, словно знали о представлении, которое там устроили цыгане.
Там, у величественных стен Собора Парижской Богоматери, собралась толпа горожан, а в центре образованного живого круга, была необычайной красоты девушка, веселящая своими танцами зевак. Стража, которая пришла разогнать толпу бездельников, позабыв о своем долге, так же аплодировала черноволосой девушке. Наконец сами бродяги восхищались своей сестрой, ловко управляющейся с бубном. Вокруг девушки прыгала козочка с позолоченными рожками и копытцами. Один из стрелков, подняв руку и указывая на цыганку, воскликнул:
– Клянусь своей шпагой, эта малютка лучшая из всех девиц, которых я когда-либо видел! Как зовут это прелестное дитя?
– Кажется, Эсмеральда, – ответил кто-то из толпы.
– Какое странное имя! – не унимался капитан. – Какие ножки, вы только посмотрите! Я продал бы душу дьяволу, лишь бы уединиться с этой красоткой в какой-нибудь комнатке. Вы только посмотрите, как Смеральда танцует! Черт побери, что за имя?!
Капитан Феб де Шатопер не сводил глаз с извивающегося стана молодой цыганки и, посвистывая и хлопая в ладоши в такт бубна, продвигался поближе к ковру, где танцевала девушка и ее коза.
– Джали, – звонким голосом, улыбаясь и оглядывая толпу, обратилась к животному цыганка, – который час? – умная козочка по имени Джали ударила два раза копытцем в бубен; и правда, на часах башни стрелки указывали на два по полудни. Цыганка продолжила:
– А какой нынче месяц? – белая козочка, подумав, ударила в бубен шесть раз. Действительно, на дворе был июнь. Публика ликовала и восхищалась умениями козочки и цыганки.
Слыша все эти крики и смех, отец Фролло резко встал из-за стола и устремил свой взор на окошко, из которого доносились звуки.
– Невыносимо! – промолвил он сквозь зубы. – Сколько можно?! Эта цыганка действует мне на нервы!
Священник хлопнул в ладоши и поднял голову вверх, сложа руки для молитвы.
Продолжение– Господи, за что ты так терзаешь мою душу?! В чем я согрешил?! О, сжалься надо мной, Пресвятая Дева! Почему именно эта распутная девка? О, Боже! – продолжал причитать архидьякон, заламывая руки и ходя по своей маленькой келье, словно голодный тигр, чувствующий запах мяса, лежащего рядом с клеткой, но до которого не дотянуться.
Глаза его бегали по стенам комнаты, словно что-то ища, но взгляд остановился на слове, выцарапанном на одной из стен: 'ANÁГКН.
В этот момент с улицы донеслись бурные аплодисменты. В висках отца Клода стучало так громко, что на секунду ему показалось, что он оглох, как его подопечный Квазимодо. Священник снова взглянул на окно и, проведя рукой по лбу, вышел из кельи, накинув на голову капюшон.
Показавшись на улице, архидьякон зажмурился от ослепляющего солнца. Натянув капюшон на лицо, он двинулся в сторону толпы. Просачиваясь между людьми, Фролло прошел в первый ряд и громко прознес, прервав прекрасный голос цыганки:
– Что ты здесь делаешь, оружие Сатаны? Кайся, грешница, пока танцуешь на соборной площади! Убирайся, пока стража не отправила тебя на виселицу, ведьма!
Горожане и стража пребывали в недоумении, слушая слова священника.
Архидьякон буквально пожирал девушку глазами, не мог оторвать от нее взгляда. Дыхание замерло, ноги предательски стали подкашиваться. Отец Клод поспешил удалиться с площади под ропот толпы.
Спустя минуту все позабыли о его словах и снова радостно хлопали в ладоши, а цыганка продолжила танцевать и петь. Но святой отец продолжал наблюдать за Эсмеральдой, стоя среди статуй королей, в их тени. Его взгляд был прикован к ее тонким запястьям, к ее маленьким ножкам, глазам, губам и черным кудрявым волосам, которые соблазнительно развевались от каждого ее движения. Клод сжимал что-то у себя на груди, хмуря брови и прикусывая нижнюю губу. Священник еле стоял на ногах, поэтому он держался за одну из колонн галереи. Так он простоял еще некоторое время после ухода цыганки.
***
Гаргулия, которая наблюдала за всем, что происходило у собора тоже исчезла.
Квазимодо сидел напротив одной из статуй и что-то тихо ей рассказывал. Рыжий урод тихонько хихикал и отмахивался от гаргулий, словно она отвечала ему.
– Она такая прекрасная, ты даже не представляешь насколько! О, если бы ты видел ее руки, ее волосы! Я все бы отдал за нее, – секунду помолчав, горбун продолжил, – даже душу Дьяволу продал бы за нее! – Квазимодо медленно встал и, вздохнув, похромал к лестнице, ведущей к башне, где располагались колокола; он окинул собор взглядом, еще раз убедившись, что никого не было рядом.
Пыхтя и бормоча что-то под нос, рыжий звонарь, почти дойдя до своих любимиц, встретился взглядом с учителем Фролло. Тот лишь грозно смотрел на своего подопечного и молчал, слегка улыбаясь. Клод положил руку на голову Квазимодо. Горбун лишь удивленно вскинул брови. Его путающиеся мысли (если это можно назвать мыслями) не могли объяснить этот поступок архидьякона, который по своей природе всегда был хмур и суров.
Когда священник ушел, лохматый звонарь забрался на колокольню и окинул ее грустным взглядом. Сев на краю своего укромного уголка, Квазимодо тяжело вздохнул и посмотрел на пустующую площадь.
Конечно, на площади было много зевак, прихожан собора, просто прогуливающихся горожан, но для звонаря их не существовало. Он тихо напевал какой-то нескладный мотив. Из-за отсутствия слуха пение было корявым, но имевшее для Квазимодо определенный смысл
– И днем и ночью лишь она передо мной...
За спиной звонаря стояла черная тень, лицо которой скрывал капюшон. Тень тихо пробормотала, словно боялась, что ее услышат:
– Я душу Дьяволу продам...
Тень долго вслушивалась в непонятное мурлыкание глухого и, подойдя ближе, положила руку на его плечо. Рыжий горбун быстро умолк и вскочил, склонив голову перед отцом, который смотрел на него с недовольным видом, словно на провинившегося.
Священник нарушил тишину первый, зная, что Квазимодо поймет его по губам, архидьякон одновременно жестикулировал иным языком, понятным только им двоим:
– Квазимодо, отныне и впредь, запрещаю смотреть на эту развратную девку! Её надо схватить и запереть ото всех, чтоб горожане не попались на этот грех! О, это черная кошка, дочь Сатаны! Эти руки, гибкое тело, которое извивается в греховном танце, и глаза, а походка... – Фролло невольно унесся в свои мысли, на лбу его выступил пот, руки слегка дрожали, глаза бегали по крышам домов, голос выдавал его волнение, но звонарь этого не слышал.
Святой отец судорожно выдохнул и потеребил воротник своих одеяний, смотря куда-то вдаль. После Клод развернулся и быстро пошел вниз, резко остановившись у лестницы и, слегка повернув голову в сторону горбуна, чтобы тот видел его губы, сказал холодным голосом:
– Звонарь, подкарауль эту ведьму и приведи ее сюда. Надо проучить эту грешницу. Пусть замолит грехи свои. Может, Святая Дева сжалится над ней, – и с этими словами архидьякон удалился.
Квазимодо остался снова один. Глухой уродец всегда подчинялся своему господину. Он был готов продать душу Дьяволу, лишь бы его приемный отец всегда был жив и здоров. Звонарь был преданней, чем самый верный пес. Клод и Квазимодо были одним целым. Но последнее время хозяин отдалился от верного пса, часто уходя вглубь своих раздумий и сидя в своей келье, куда глухой не осмеливался никогда войти. Конечно, отреченному от мира горбуну не было интересно, что происходит в той комнатушке. Хотя последнее время он часто задавал себе этот вопрос.
Время подходило к вечерне, и Квазимодо, окинув еще раз взглядом площадь, направился к колоколам. Он любил этих подруг больше жизни. Это были его единственные знакомые, которых он слышал, которые всегда веселили его.
Но сегодня что-то случилось с глухим звонарем, в его зорком глазу не было того огня и веселья, с коим он всегда взбегал на колокольню и коим он подбадривал любимицу Мари. Звонарь тяжело вздохнул и, взявшись за канаты, начал раскачиваться, словно дикое животное на лиане.
В этот день песни колоколов не доставили ему особой радости, лишь улыбку умиления. А в голове Квазимодо был не звон колоколов, а образ той цыганки, что танцевала у собора. Глухой впервые услышал новый звук – звук бубна и браслетов, но все это было лишь в голове и сердце горбуна.
***
А тем временем среди вечерних улочек Парижа уже воцарилась тишина. Все торговые лавочки закрывались, в то время как кабаки, таверны и так называемые "Дома любви" открывались.
Спускаясь вниз по главной улице, вплоть до стены, отделяющей одну часть столицы от другой, более новой, можно оказаться в одном удивительном месте. В центре захолустной площади горел костер, вокруг которого стояли самодельные кривые столы и скамейки, готовые сломаться от дуновения ветерка. За столами сидели пьяные, растрепанные, обряженные в лохмотья нищие и калеки. Но чудо, которое происходило в этом дворе, было весьма обыкновенным для постояльцев данной местности.
Весь парижский сброд слепых, безногих, безруких, с язвами по всему телу, вдруг становился здоровым и готовился к новому дню, рисуя язвы, бинтуя головы. Это именно то место, которые горожане обходили стороной. А те, кто попадал в лапы короля бродяг, не возвращался вовсе.
Итак, в этом зачахлом, но довольно веселом и разгульном Дворе чудес возле костра восседал на своем "троне" из бочек сам Клопен Труйльфу. За столами, в компании якобы несчастных бродяг ютились девки, в лохмотьях не лучше, чем у самих бродяжек. Распутные женщины, вычурно накрашенные и загорелые, совершенно не соответствовали моде XV века. Лишь одна девушка, сидящая рядом с Труйльфу, отличалась от всего этого грязного и пьяного сброда.
Ее черные глаза лучились светом, улыбка не сходила с ее уст, черные кудри спадали на ее оголенные плечи. Она рассказывала с некой любовью королю бродяг о сегодняшнем дне. Наверное, это был единственный человек, которого она любила в этом дворе и которому могла рассказать все (или почти все), что хранилось в ее маленьком сердечке. Возле ног цыганки приютилась белая козочка, время от времени просившая от хозяйки ласку. Эсмеральда считала Клопена своим братом, который почти всю ее недолгую жизнь был рядом. Сам Труйльфу очень любил цыганку и гордился ею. Он был готов защитить ее в любой момент, что бы ни случилось. Алтынский король внимательно слушал девушку, перебирая ремни "метелки" и иногда кивая.
– О, Клопен, ты даже не можешь представить какой он красивый!..
– Я видел, – с отвращением прерывал Эсмеральду бродяга.
– Ах, точно, ты же был там. О, мой Феб! Он высок, красив, мил и любезен. Я не раз видела его в толпе, он всегда смотрит на меня с такой любовью и лаской! Мое сердце замирает, когда я его вижу. Ох, братец, не зря Гренгуар говорил, что Феб переводится, как Бог Солнца. Феб, мой Феб, ты и вправду Бог, ты и вправду Солнце!
– Эсмеральда, а ты не думала, что этот щеголь просто использует тебя для своих целей? Что рано или поздно он предаст тебя? И тогда все мы окажемся на виселице, включая тебя и меня. Даже Джали будет повешена. О Шатопере ходят, поверь мне, не лестные слухи. И, в конце концов, – вскрикнул Клопен, – я не позволю, что бы какой-то сукин сын посмел тронуть нашу девочку!
Последние слова были произнесены настолько громко, что их слышал весь бордель с его "круглым столом" нищих. Все дружно поддержали своего короля, крича о своем согласии и посвистывая. Нашелся повод выпить для всех, даже для тех, кто не слышал прекрасной речи Труйльфу. Под все эти крики и суматоху юная цыганка быстро ускользнула со двора, отправившись с Джали на ночную прогулку по Парижу.
***
Эсмеральда любила гулять по ночному Парижу. Такому безлюдному, тихому, спящему. Огней в домах не было, улицы освещали лишь луна и звезды.
Цыганка любила гулять по улочкам старушки Ситэ, где располагались церкви, и по Городу, в котором находились дворцы. Конечно, излюбленным местом девушки был город Ситэ, в котором находился Собор Парижской Богоматери. И сейчас черноволосая красавица направлялась именно туда. Прячась от ночной стражи под арками дверей жилых домов, девушка дошла до моста Менял, где решила остановиться.
Перед Эсмеральдой открывался прекрасный пейзаж двух берегов Сены. Луна была в эту ночь большой и яркой. Белая спутница Земли освещала все крыши домов, воду, шпили башен и саму девушку. Несколько серых, легких облаков медленно плыло по небу, скрывая за собой Луну. Звезды были похожи на маленькие факелы.
Цыганка вздохнула, любуясь красотами ночной Франции. Ей хотелось петь, но девушка не хотела будить горожан. Она лишь в полголоса мурлыкала песню, которую пела ей в детстве цыганка, воспитавшая ее.
– Как прекрасна ночь, и в тиши ночной льется звездный дождь на уснувший мир, на мир земной... – напевала Эсмеральда.
Вдруг ее пение прервала Джали, сопровождающая юную цыганку на протяжении всей прогулки. Красавица обернулась к козочке и увидела перед собой кривую тень. Лица этой тени видно не было: капюшон закрывал ее всю, оставив лишь черный силуэт. Этот призрак стоял не шевелясь, казалось, это была статуя. Эсмеральда сделала пару шагов назад, прищурившись и нарушив молчание:
– Кто ты? Отвечай же!
В ответ на приказ тень двинулась на цыганку, протянув к ней свои огромные руки. Девушка пятилась назад, уже держа в руке нож. Черный призрак остановился в недоумении. Козочка Джали выскочила вперед перед хозяйкой и наставила на врага свои рожки. Эсмеральда оглянулась, ища поблизости стражу, но никого не было рядом. Девушка понимала, что придется справляться с этим горбатым, судя по силуэту, чудовищем в одиночку.
Цыганка сделала еще пару шагов назад, но попала в другую ловушку, в другие, словно капкан, цепкие руки. Черноволосая девица быстро обернулась, но увидела только еще один черный силуэт, но более прямой. Она стала дергаться, вырываться, пытаясь размахивать ножом перед первой тенью, которая схватила Джали и крепко сжала бедное животное в своих лапах.
Эсмеральда кричала, звала на помощь, но улицы были пусты. Она отчаянно размахивала руками и ногами, но все было бесполезно. В последний миг, когда цыганка почти сдалась, откуда-то из улочек выскочил один из ночных стражей, а за ним еще двое. Увидев спасителей, девушка закричала и дернулась к ним.
Стража бросилась на помощь бедной девушке, которая снова начала бороться с похитителями за свободу. Один белокурый страж ударил рукояткой меча нарушителя, державшего Эсмеральду, с такой силой, что тот взвыл и, отпустив Эсмеральду, быстро заковылял в сторону собора. Второй похититель последовал за ним, бросив Джали на мостовую. Двое ночных стражей побежали за нарушителями порядка, а белокурый спаситель девушки остался с ней.
– Эй, красавица, с тобой все в порядке?
– Без вас бы обошлась, спасибо, – резко ответила та, отряхивая подол платья.
– Что же так грубо? Знаешь ли ты, кто я такой?
– Мне плевать, кто вы.
– Я капитан Феб де Шатопер! – гордо произнес страж, поправляя усы и совсем не слушая девушку. – Я, между прочим, знаменит на весь город. Считаюсь лучшим стражем Парижа!
– Феб! – воскликнула Эсмеральда, хлопнув в ладоши. Глаза ее засияли. – Мой Феб! О, как я рада, что снова увидела тебя!
Опешивший капитан смотрел на цыганку с неким непониманием. Девушка кинулась в объятия де Шатопера, прижимаясь к его груди и вздыхая. Феб, никогда не отказывающий в любви и ласке женщинам, прижал юную цыганку к себе.
– А как тебя звать, прекрасная девица?
– Эсмеральда. Я танцую на площади перед собором.
– О, ты та самая цыганка с козой, которая показывает всякие интересные штучки?! Черт подери, нас свела сама судьба! Разрази меня гром, если это не так! Ха-ха-ха.
– О, Феб, я так ждала встречи с вами. Это время тянулось так долго, что я думала, что не доживу до этого счастливого момента. Теперь я счастлива и могу умереть спокойно.
– Ну что ты, малютка! Рано такой красоте уходить в мир иной. Клянусь Пасхой, ты проживешь дольше, чем все остальные! – Феб, пользуясь моментом, прижал девушку к себе сильней и глубоко вдохнул, уткнувшись носом в ее волосы. – От тебя прекрасно пахнет, Симиральда.
– Эсмеральда, – скромно поправила капитана цыганка, но тот не заметил.
– Ах, эти тонкие запястья, эти волосы, – Шатопер накрутил один локон девушки на свой палец. Эсмеральда смутилась, но не сопротивлялась. – Твои глаза... Ты такая милая. Сколько тебе лет, красавица?
– Шестнадцать.
– О, и, правда, малютка.
– Капитан Феб, – начала цыганка и замолчала. Через несколько секунд она продолжила, – капитан Феб, я хотела бы встретиться с вами еще раз.
– Предлагаю у старухи Фалурдель, там нас никто не заметит. Завтра в полночь жду вас там.
– К чему же скрывать нашу любовь, капитан?
– Кхм... Ну... Понимаешь... Это всего лишь первая встреча и...
– Я согласна. Обещайте, что придете! А если нет – я покончу с собой! – Шатопер крепко обнял цыганку и прижался к ее губам, слившись с ней в один силуэт.
Этот поцелуй заставил вздрогнуть девушку. Она ослабла в руках капитана и была не в силах стоять на ногах. После его ухода цыганка, словно на крыльях, медленно направилась в сторону площади. Разум ее был затуманен, в глазах все плыло. Она мечтала о завтрашней встрече, смотря на небо. Козочка скакала рядом, не понимая, чему так радуется хозяйка. Влюбленная цыганка прошлась по площади, разглядывая гаргулий, охранявших собор. Остановившись возле главного входа, Эсмеральда долго смотрела наверх. Ей казалось, что одна из статуй следит за ней, перемещаясь по периметру галерей. Куда бы ни пошла цыганка, статуя тут же оказывалась рядом.
Ее чувства не обманывали – гаргулия следила за Эсмеральдой. Звонарь наблюдал за девушкой вот уже на протяжении всего времени, как он покинул мостовую, бродя вдоль галерей храма. Квазимодо хотел забрать девушку, похитить ее. Он не мог простить себе оплошности, которую допустил сегодня ночью, не сумев принести добычу хозяину.
Глухой каялся и терзал себя муками, ему хотелось искупить свою вину. В его голове был лишь один выход из ситуации: попытаться украсть Эсмеральду еще раз. Пока горбун обдумывал план действий, цыганка пропала из его поля зрения.
Девушка легко бежала в сторону левой галереи, тихонько напевая какую-то песню. Эсмеральда поспешно остановилась, услышав чье-то хрипение за спиной, но не успела она обернуться, как ее схватили огромные неуклюжие руки и потащили к главному входу в собор. Не на шутку испугавшись, юная особа потеряла сознание. И последнее, что она запомнила, было лишь то, что похититель несет ее над своей головой куда-то наверх.
***
Архидьякон поспешно спускался из своей кельи по винтовой лестнице. Его бросало в жар, тело его наливалась свинцом, и ноги не слушались своего владельца: они лишь быстро переступали со ступеньки на ступеньку. Стук сердца оглушал измученного страданиями священника.
Наконец, очутившись в зале собора, Фролло резко остановился поодаль алтаря Девы Марии. Лицо его стало бледней света луны. Он был похож на призрака в черном облачении. Клод не мог поверить своим глазам. Он схватился за левую часть своей сутаны на груди и сжал ее. Дыхание его было частым, но еле слышным. Архидьякон сделал шаг назад, поправляя свободной рукой волосы. Разум его помутнел, перед глазами все плыло в неразличимых серых и желтых тонах. "Я схожу с ума, – думал он, – этого не может быть. Нет". Душу священника рвало на части, сердце то резко билось, то затихало, что порой казалось святому отцу, что он погиб. Ему хотелось бежать, но он словно прирос к полу.
Среди свечей, среди ночной загадочной тишины, при лунном свете, стоя перед алтарем прекрасной Девы Марии, спасительнице душ, любовалась собором похищенная Квазимодо цыганка. Как она была прекрасна в эти минуты.
Кудрявые черные шелковые волосы обволакивали оголенные плечи. Тихий звон браслетов на руках, эхом разносящийся под сводами собора… Ее черные, горящие глаза были устремлены на лик святой, а смуглая кожа сияла при свете догорающих свечей и, проникающего в здание храма лучей ночного солнца. Эсмеральда походила на живую статую.
Ее восхищению не было предела. Девица медленно прохаживалась вдоль алтарей и скамей для прихожан, где они сидели на мессах. Вечная спутница цыганки тихонечко ступала по плитке, чтобы цоканье ее позолоченных копыт не нарушал общей гармонии. Пока девушка прохаживалась по собору, Фролло стоял неподвижно в тени арок, затаив дыхание. Девушка снова остановилась перед Святой Марией и протянула ей свою смуглую ручку. Легкий звон пролетел по храму, и священник, затаившийся и следивший за Эсмеральдой, словно очнувшись от сна, вздрогнул. Его телом овладела приятная дрожь, и как только юная дева коснулась пальчиками статуи, он вышел из тени.
– Что ты делаешь? – нахмурив брови, нарушил тишину Клод, приближаясь к цыганке.
– Простите, я не хотела. Просто мне...
– Ты знаешь кто это?! – нетерпеливо спросил архидьякон.
– Да, это...
– Дева Мария.
– Я зна...
– Как ты здесь оказалась?
– Не зна..
-Кто тебя привел?
– Меня похи...
– Отвечай же! – рыкнул Фролло, окинув девушку небрежным взглядом. Эсмеральда сделала несколько шагов в сторону, создавая расстояние между ними.
– Тут я оказалась не по своей воле, меня похитило какое-то непонятное существо. Я знаю, что вы архидьякон Клод Фролло, – девушка, набирая воздух в легкие, подняла указательный палец перед священником, как только тот открыл рот, – не перебивайте, пожалуйста. Я здесь не задержусь надолго, я не самовольно пришла сюда. Тут мне делать нечего. И, знаете... – Эсмеральда на секунду замолчала, – я хоть и не верующая, но мне тут очень нравится. Если вы не против, а я думаю, вы не против, я буду сюда приходить. Тут очень красиво и довольно спокойно. Ночью я тут впервые, но впечатление прекрасное. Я хотела бы у вас спросить, отец Клод... – тут девушка повернулась к Фролло и посмотрела ему в глаза.
Растерянного священника пронзило стрелой, ноги налились свинцом, руки похолодели. Она смотрела на него умными и хитрыми глазами. Эти черные очи доходили до самой глубины души архидьякона. Ему вдруг показалось, что она видит его насквозь.
– Спрашивай, конечно, – как можно холодней произнес святой отец.
– Кто этот странный... Скорее ужасный тип, который затащил меня сюда… Это случайно не звонарь этого собора? Квазимодо, кажется.
– Понятия не имею, – хрипло произнес Клод, – я ничего не видел. А теперь уходи.
– Но разве это не дом для... – девушка только успела развести руками.
– Уходи! – крикнул архидьякон, – прочь отсюда, колдунья! Как ты посмела войти в храм, когда он для тебя ничего не значит?! Да как не стыдно, грешница! Похотливая девка, – возмущался все больше Фролло, не понимая сам, зачем он это делает. Священник схватил цыганку за подранный подол платья и дернул на себя, – развратница, убирайся поскорее отсюда и не попадайся мне на глаза! Понятно тебе?!
Эсмеральда лишь хлопала большими испуганными глазами и удивленно смотрела на архидьякона, который всегда был спокойным. Девушка лишь выдернула подол из рук Фролло и побежала к выходу, испуганная и раскрасневшаяся. Оттолкнув священника, девушка рванула вдоль скамей к дверям. Архидьякон, повернувшись вслед за цыганкой, лишь упал без сил на колени и протянул в ее сторону руки:
– Постой, дитя. Не уходи. Прости меня. Боже правый, да что это со мной. Подойди ко мне, Эсмеральда.
Юная цыганка остановилась и обернулась к священнику; сердце ее бешено застучало.
– Вы знаете мое имя? – девушка медленно приближалась к отцу Клоду, глядя на него с опаской.
– Конечно, – Фролло снова схватился за сутану, вздыхая, – как же его не знать, когда...
– Когда что?
– Уходи.
– Но ведь...
– Уходи немедленно! – вскрикнул архидьякон и ударил кулаком о пол. Вздрогнув, Эсмеральда поспешно покинула зал, захлопнув дверь.
– Уходи, – еле прошептал священник, закрыв глаза. Тут на его плечо легла тяжелая рука – то был Квазимодо.
***
Весь следующий день Эсмеральда провела в ожидании и раздумьях. Она была все так же улыбчива и радостна, но глаза ее были задумчивы и печальны. Девушка сидела у окошка в своей комнате и вздыхала, мечтая о встрече с Фебом. Но мечты ее быстро прервал радостный голос Гренгуара:
– Эй, Эсмеральда, ты выходить сегодня собираешься или нет? Ты же знаешь, публика не любит ждать. К тому же ты еще ничего не ела, а я, как заботливый муж, принес тебе завтрак! – Пьер, довольный собой, хихикнул и постучал в комнату жены, – Эсмеральда, можно к тебе? Ты не заболела?
Поэт приложил ухо к двери, откуда донесся лишь выдох и слабое разрешение войти в покои. Удивленный Гренгуар слегка приоткрыл дверь, удостоверяясь, что войти все же можно. Он заглянул в комнату, которую увидел впервые за полгода, что он живет с цыганкой. Маленькая, но хорошо освещенная солнцем комнатка с низким потолком, в углу старый камин, который не использовали уже несколько месяцев, по левую сторону от двери стояла низкая кровать, а с другой стороны стояла бочка, которая, видимо, служила дамским столиком в этой комнате; также здесь был один покосившейся стул и истрепавшийся за годы матрац, принадлежавший Джали.
– Что с тобой сегодня? На тебе лица нет! Ты не заболела случаем? – спросил Пьер
.
– Все хорошо, не беспокойся, – цыганка слегка улыбнулась.
– Ох, ну кого ты пытаешься обмануть? – подтянув к себе стул, усевшись, поинтересовался Гренгуар.
– А я говорю правду, Пьер. Если ты мне не веришь, убедись! – Эсмеральда насупила свой маленький носик и нахмурилась.
– Знаешь, – задумчиво сказал поэт, – я многое видал в этой жизни. Да, она меня покидала, конечно. Но такого приключения, как этот двор, у меня еще не было. Я видел побольше, чем ты. Поверь уж. Я тебе до сих пор благодарен, что ты спасла меня от такой глупой смерти. – Пьер усмехнулся и, выдержав паузу, продолжил, – я живу с тобой уже полгода, и поверь мне, я видел, когда у тебя все хорошо и тебя ничего не мучает, ты совсем иная. Как бы ты ни хотела казаться сейчас веселой и радостной, я вижу – что-то произошло. Посмотри на меня, – белокурый маэстро нежно взял цыганочку за подбородок и повернул к себе, но та лишь отвернулась. – Вот видишь, ты мне даже посмотреть в глаза не можешь. А знаешь почему?
– Почему? – вздохнула Эсмеральда, вглядываясь своими печальными глазами в городской пейзаж, простирающийся за ее окном.
– Потому что тебя что-то тревожит, – поднял указательный палец поэт и погладил козочку второй рукой, которая пристроила свою мордашку на коленях Гренгуара. – Но что именно – ты не говоришь! Почему? Я тебе вроде не настолько чужой, чтобы ты от меня пряталась. Эсмеральда, ты же сама прекрасно знаешь, что ты для меня как сестра! Я люблю тебя и Джали сильней, чем родную мать. Неужели ты будешь молчать?! Может мне позвать Клопена? Он быстро все раскрутит.
Пьер натянул довольную улыбку, ведь при упоминании короля бродяг девушка быстро подняла голову и устремила свои черные глаза на поэта. В них был лишь испуг, слезы и усталость от бессонной ночи.
– Ну что? Расскажешь? – хмыкнул Гренгуар и протянул цыганке кусок хлеба и яблоко, которые она охотно приняла и разделила с Джали, довольно блеющей и соглашающейся с Пьером. У белой козочки был поистине умный взгляд и, обладай она человеческим языком, она непременно все рассказала бы молодому маэстро.
– Да, только обещай, что не скажешь Труйльфу и не будешь смеяться! – угрожающий взгляд девушки указывал на серьезность происходящего.
Эсмеральда любила Пьера не больше, чем он ее, но она прекрасно знала, что может положиться на этого человека, поэтому, не боясь, что Гренгуар расскажет что-либо Труйльфу, девушка поведала поэту о своем ночном приключении. Сам маэстро то краснел, то бледнел по ходу истории.
– Ты понимаешь, как это опасно: ходить ночью по городу одной?! Как же ты не беспокоишься о своей жизни! В следующий раз, если пойдешь гулять ночью по Парижу, предупреди хотя бы меня. Не приведи Господь, если с тобой что-то случиться!
– Да, и еще кое-что... – Эсмеральда немного замялась, но на выдохе быстро проговорила, – я сегодня ночью встречаюсь с Фебом де Шатопером и мы идем к старухе Фулардель. У нас свидание.
Пьер стал бледнее стен в комнате. Он смотрел на подругу большими удивленными глазами, словно та сошла с ума или превратилась в демона. Как истинный джентльмен поэт промолчал о своем мнении и лишь добавил:
- Хорошо, что ты мне это сказала. Собирайся, нам скоро выступать.
И Гренгуар поспешно покинул комнату девушки, закрыв за собой дверь.
***
На неизменной площади перед Собором Парижской Богоматери уже собралась толпа, предвкушая жаркие восточные танцы и прекрасное пение с причудливыми фокусами козочки, сопровождающиеся игрой на лютне, бубне и кастаньетах. Сквозь толпу пробирался белокурый юноша при всем своем параде и с блестящей улыбкой. Разосланный красный ковер оповещал о скором начале представления.
- Подайте Христа ради, – на распев голосил бродяга. Все, кто не скупился, бросили по паре монет в дырявую кружку бедняка, и тот с легкой ухмылкой скрылся в толпе, когда на площадь выбежала цыганка в сопровождении козочки Джали и поэта Пьера. Хромой и несчастный бродяга подошел к Эсмеральде, и та, проведя по его щетинистой щеке ладошкой, мило улыбнулась. Не успела девушка убрать руку, как бедняк встал в полный рост, схватил лютню у Гренгура и, смеясь, побежал к ковру.
– Эй, народ! Толпа зевак! Подайте Христа ради! Не скупись, народ, на хлеб! Подходи и посмотри, как танцует красавица Эсмеральда! Эй, юнцы и девы, поглядите же на нас, пара минут – радость для души и тела! – кричал Клопен, пробегая через толпу и перебирая струны лютни. Цыганка бежала следом, звеня браслетами и бубном. За ней бежал маэстро Пьер с Джали. – Подходите все: бедняки и богачи, стар и млад! Для нас не имеет значения раб ты или не раб! Послушайте прекрасную историю бедной цыганочки, послушайте ее прекрасный голосок, поглядите на фокусы козочки Джали! А, – не унимался Труйльфу, поглядев на пухлого мальчугана и показав на него пальцем, – я гляжу, тебе понравилась наша коза? Так поздоровайся с ней, уверен, она не откажет, – засмеялся громко бродяга, маня к себе Джали. – Эй, Эсмеральда, покажи, что умеет красавица Джали. Пусть она отвесит поклон этому юнцу!
И алтынский король подпрыгнул, опустившись в поклоне и размахивая лютней вместо шляпы. В это время юная цыганка подбежала к мальчугану и мило улыбнулась, протянув ему руку. Мать мальчика нахмурилась, но отпустила сына с девушкой. Тогда Эсмеральда подвела мальчика на ковер и сделала реверанс, на что смышленый мальчишка отвесил неуклюжий поклон.
Увидав такой концерт, белошерстная козочка подошла к мальчику и сделала точной такой же поклон, как это делают лошади при дворе короля. Публика бурно аплодировала и не могла налюбоваться таким зрелищем. В этот солнечный день у всех, кто проходил мимо и смотрел на весь этот кураж, оставался тот теплый и яркий лучик, который дарила всем цыганка.
Пока девушка танцевала под бубен и лютню, Гренгуар и Джали показывали невероятные вещи: поэт, держа стул в зубах, хлопал в ладоши, в эту самую секунду козочка запрыгивала на стул в зубах Пьера и вставала на задние копыта. Даже сам собор, казалось, был приветлив и улыбчив, он так же веселился с цыганкой и с зеваками. Даже обитатели самого собора веселились, прыгая по балкам, на которых были колокола, весело смеялись и строили гримасы гаргулиям.
Квазимодо словно чувствовал то настроение людей, настроение праздника, настроение Эсмеральды. Толпа не расходилась до самого вечера, пока покой этого праздника не прервала черная туча под именем Клод Фролло. Он стоял у дверей собора, наблюдая за празднеством, которое проходило перед храмом. Священник долго терпел земные блаженства, но больше он ждать не мог: его возглас, словно гром среди ясного неба, окатил всю улицу.
Толпа замерла, музыка стихла, прекратился танец, козочка спрыгнула со стула, Пьер спрятал за спиной стул, Эсмеральда застыла – все смотрели на архидьякона. Он же смотрел на цыганку, на ее подымающуюся от частого дыхания грудь, на ее растрепанные ветром волосы, на ее смуглую тонкую шею, ее алые губы.
– Остановить это веселье, немедленно! Что за балаган развели здесь, – Фролло поднял руки, – перед домом Господним?! Я предупреждал тебя, цыганка, чтобы ты не показывалась на площади, но ты ослушалась меня! В темницу ее! Феб де Шатопер, схватить ведьму и привести ее ко мне! – приказал отец Клод, указывая на девушку, которая, услышав имя любимого, быстро начала искать глазами капитана. Толпа сама расступилась перед хвастливым Фебом, и Эсмеральда бросилась к нему. Однако тот лишь схватил девушку за руку и поволок в сторону собора.
– Феб, мой милый Феб, как я рада, что ты пришел! Ты же не отдашь меня в руки этого чернокнижника, правда? Помнишь, мы должны встретиться с тобой сегодня в полночь? Ах, любимый Феб!
– Прости, малютка, но планы несколько поменялись, – холодно произнес капитан, волоча цыганку за собой.
– А ну отпусти ее, – вступился за Эсмеральду поэт, задумавшись над обидными словами в адрес де Шатопера, – павлин... надутый!
– Эй, малец, – добавил Клопен вслед капитану, – я не позволю обидеть эту девочку, уж больно она мне дорога. Отпусти по-хорошему.
Но возлюбленный цыганки уже подходил к святому отцу, презренно смотревшему на весь сброд. Тут ему в спину ударило что-то тяжелое, и он обернулся. Два юнца и Труйльфу кидали в капитана камни и строили рожи. Началась потасовка: народ против армии. Среди драк, криков, суматохи, которая началась так же внезапно, как и закончилась, Клопен, Пьер и Джали исчезли в переулке, дверь в собор захлопнулась, а за ней скрылись Клод Фролло и Эсмеральда.
***
Отец Фролло был непоколебим и настойчиво тащил за собой цыганку по винтовой лестнице. Он был мрачнее грозовой тучи, бледнее смерти, сдвинутые к переносице брови делали его старше, а помутневшие глаза и вовсе выглядели словно не из этого мира.
Наконец, дойдя до двери одной из комнат, Эсмеральда выдернула руку из цепкой хватки святого отца, насупившись и посмотрев на Клода с презрением и ненавистью:
– За что вы меня ненавидите?
Фролло не стал что-либо отвечать и просто открыл дверь перед девушкой. Та лишь, задрав свой маленький носик, гордо вошла в келью. Не успела Эсмеральда дойти до середины комнаты, как дверь за ней захлопнулась. Недовольная произошедшим, девушка подошла к окну, из которого видно было западную часть города и часть собора.
Юная дева долго стояла у окна и смотрела вдаль, словно запертая в клетке птица, жаждущая свободы. Она смотрела на летящих над водой птиц, на красный закат, на готовящийся ко сну город. Окинув взглядом почти пустую комнату, Эсмеральда увидела лишь кровать у правой стены, над которой висело распятие, стол со стулом с левой стороны и табурет у окна. Девушка почувствовала себя безумно одинокой и брошенной в этой маленькой пустой келье, не приносившей никакой радости. На глаза юной красавицы навернулись слезы, и она упала на табурет перед оконцем, положив руки на маленький подоконник и уперевшись в сложенные руки головой, заплакала.
Эсмеральдой овладело какое-то странное чувство, которое давило на нее изнутри и заполняло ее сердце. Она поняла, как любит жизнь, как дороги ей Джали, Клопен, Пьер, как она была счастлива, танцуя перед толпой, как она начала ненавидеть предателя Феба. До нее вдруг дошел тот пустой взгляд капитана, полный безразличия к жизни Эсмеральды. Девушка тихо всхлипывала, порой вытирая горячие слезы с покрасневших от горя щек.
В дверь постучали. Эсмеральда резко подняла голову и, быстро утерев ладошкой слезы, побежала открывать дверь. Шмыгнув носом и глубоко вдохнув, чтобы успокоиться, цыганка дернула ручку двери на себя и вскрикнула, отшатнувшись назад.
Эсмеральда села на табурет и словно приросла к нему. Глаза ее выражали сильное удивление и ужас. Она медленно, разглядывая каждую мелочь, начиная от кривых коротких ног и заканчивая рыжими растрепанными волосами, осмотрела своего незваного гостя и тут же отвернулась к окну. Звонарь прошел к столу и положил на него ужин, стопку вещей и свисток.
Закончив с этим, он выдавил из себя, насколько это было возможно, улыбку полную нежности и любви. Цыганка без интереса слушала всю эту возню, после чего решила повернуться. Вид Квазимодо настолько вызвал у нее отвращение, что она предпочла рассматривать стол. Тогда глухой жилец собора повернулся к Эсмеральде той стороной своего лица, которая больше походила на человеческую и произнес:
– Я принес тебе свой ужин, одеяло с шерстяным платком, чтобы ты не замерзла ночью. Тут не так красиво, как у тебя, наверно, но все же жить можно, – причмокивал Квазимодо, пытаясь говорить разборчиво.
– Но почему ты не ешь сам? – сдвинув брови к переносице и взглянув на звонаря, поинтересовалась цыганка.
– Я глухой. Колокола оглушили. Их я слышу. Можешь свистеть в этот свисток, если что-то будет нужно. Я не буду приходить к тебе, пока ты сама того не захочешь. Я урод, – в заключение пробормотал глухой и поплелся к выходу, прихрамывая. Дверь захлопнулась, и Эсмеральда снова осталась одна.
В ее голове крутилось множество мыслей: как сбежать отсюда, как и где Джали, жив ли Клопен, Гренгуар, зачем отец Клод заточил ее в келье, что от нее хочет этот безумный священник, зачем приходил Квазимодо и почему капитан Феб разлюбил ее...
***
Клод Фролло долго наблюдал из окна своей кельи за опустевшей площадью.
Она стала такой серой и тусклой, что архидьякону становилось грустно от одного ее вида. Эхо вздоха быстро разнеслось по келье. Священник посмотрел на руку, которой держал руку Эсмеральды, и приложил пальцы к губам, закрыв глаза. Тут в его подсознании, словно знак Господа, появилась цыганка: черные кудри свисали вниз с кровати, одна рука закинута за голову, а второй рукой она касалась груди бледного тела святого отца. Зажмуренные глаза, горячее тело, вздымающаяся грудь, стоны...
Фролло отшатнулся от окна, как ужаленный – какая-то неведомая сила толкнула его в грудь, и он отошел к столу, оперевшись на него. Холодный пот выступил на лбу архидьякона. Клод схватился за голову и упал на колени. Он сдерживал в себе горячие слезы любви, сдерживал крик души, бил в пол кулаками, рычал и теребил сутану. Им овладела страсть и страх перед Господом. Святой отец не понимал, что же с ним происходит, он не мог смириться со своими чувствами, пытался всячески заглушить в себе этот ужасный грех.
Сутана! О, эта черная сутана! Наручники и тюрьма! Он пленник своей судьбы и своего рока. В груди все жгло, ныло и болело, словно сжимая сердце тисками. Крик души и разума сливались воедино. Слезы текли по его щекам. Боль, безграничная боль в груди. Клод сжимал кинжал в дрожащей ледяной руке, замахиваясь им и бессильно опуская руку, роняя холодное оружие.
Пронзающая боль ударила по груди Клода. Кровоточит. Святой отец разорвал верх черного одеяния, под которым стекали тонкие багрового цвета струи крови. Архидьякон засмеялся нездоровым нервным смехом, запрокинув голову назад:
– Ха-ха-ха! Боже правый, моя вина! Ха-ха-ха! Прав был Пьер – за всякое желание надо платить!
Жгучие слезы падали на раны и едко щипали, словно щелочь.
– Нет, – обессилив от смеха, вполголоса говорил Фролло, – нет, пусть эта женщина видит, что она натворила! – отец Клод медленно поднимался на ноги, опираясь на стол.– Она – гибель моя, любовь моя, желанье мое, грех мой... Ха-ха-ха... Как смешно вышло, не правда ли, Клод? Ты был чист и невинен, а сейчас ты грешен, душа твоя отдана Дьяволу... Пусть эта ведьма узнает обо всем.
Святой отец, аккуратно переставляя свинцовые ноги, словно боясь упасть, вышел из кельи и направился к цыганке, тяжело дыша и усмехаясь.
Эсмеральда мирно спала в своей маленькой комнатушке. При свете луны ее кожа была белоснежной, черные кудри свисали с кровати, одна рука запрокинута за голову. Ее более не мучили вопросы о прекрасном Фебе, его образ давно стерся из памяти девушки.
Цыганке не нужен был уже этот рыцарь, у нее был прекрасный друг – Квазимодо, который научил ее за эти несколько дней многим вещам, например, читать. Юная красавица скучала лишь по Клопену и Гренгуару. Девушке не хватало той свободы и веселья, которыми она обладала вместе с ними. Неожиданно ее покой нарушил шум распахнувшейся двери. Цыганка зажмурилась, но после приоткрыла глаза. На пороге ее кельи лежал человек, черное одеяние которого было разорвано, руки его были в крови. Человек еле дышал, но иногда тихо посмеивался.
Девушка привстала с постели и тихо, словно кошка, подкралась к лежащему. Эсмеральда убрала за ухо прядь волос и нагнулась, разглядывая человека и пытаясь его перевернуть на спину:
– Эй, ты в порядке? Как тебя зовут? -черноволосая девушка потянулась за свистком, который дал ей звонарь, но не успела – ее запястье схватила холодная бледная рука мужчины.
– Помоги мне, – смеясь, прошептал священник.
– Что?! – испуганно вскрикнула цыганка и отдернула руку. – Это вы! Убирайтесь немедленно!
– О нет, дитя, теперь послушай! Все это время, что я знаю тебя, я не могу заглушить в себе всю любовь и страсть, которая зародилась во мне. С того момента, как тебя увидел, мою душу терзает боль. Мою грудь разрывает от боли на части. О, Господи, прости мне этот грех! – взмолился архидьякон, схватив подол ее платья, прижимая его к своему лицу. – Я не могу больше терпеть и молчать. Посмотри на меня, – дрожащим от смеха голосом прошептал Клод и прижал ладонь девушки к своей груди. Эсмеральда почувствовала на пальцах что-то мокрое и теплое, – это моя кровь, она принадлежит тебе. Каждый раз, когда я смотрел на твои дьявольские танцы, я карал себя за свои желания, я рвал на себе кожу, я резал себя кинжалом. Пощади меня, пощади мою любовь. Умоляю тебя! Прими мою любовь! Я люблю тебя. Этот адский огонь, эта страсть жжет меня! Посмотри на мои муки и страдания, я ведь заслужил твоей любви. Люби меня! Прошу, о, юная дева. Сжалься надо мной. Хочешь, я стану твоим верным псом? – Фролло ползал на коленях за испуганной девушкой, которая в слезах пыталась улизнуть от сумасшедшего архидьякона и позвать на помощь. Но было уже бесполезно, отец Клод прижал цыганку к своей окровавленной груди спиной и зажал ей рот рукой, продолжая шептать ей на ухо, – о, как сладка слепая страсть! Ты чувствуешь, как бьется мое сердце? Не бойся меня, прошу, я ведь люблю тебя. Прими мою любовь, полюби меня! Я не могу без тебя!
Святой отец захлопнул дверь кельи и снова припал к ногам Эсмеральды. По его щекам текли слезы, он весь дрожал, был бледен, бессилен и беспомощен. Юной цыганке стало жаль мужчину и она, наклонившись к нему, погладила его по голове, прижимая к себе. Набравшись смелости, девушка сглотнула и закрыла глаза. В ее голове был бардак, куча мыслей летали в хаотичном порядке, ей было страшно, но она овладела собой. По ее бархатной щеке покатилась маленькая слезинка, и Эсмеральда тихо, чуть слышно произнесла:
– Я не боюсь...
***
Фролло прижался к ногам цыганки, гладя ее бедра и прижимая сильней к себе. Святой отец не мог поверить: она не отвергла его, она не боится, она добра к нему, даже ласкова.
Эсмеральда теребила пальцами тонкие волосы на голове священника и тихонько всхлипывала. Девушка не понимала, почему по ее щекам текут слезы. Жалость? Сострадание? Страх? Злоба на Клода, которая борется с добротой ее души по природе? Почему – ответа не было. Цыганка посмотрела куда-то вдаль, где светила луна, и слегка улыбнулась. Отец Клод не шелохнулся за последнюю минуту, что держался за стан девушки. Юная красавица чувствовала горячие ладони, скользящие по ее талии, бедрам; чувствовала, как руки архидьякона сжимали ее ягодицы, ей было страшно и немного противно (возможно, больше от самой себя, чем от священника), но она не могла оттолкнуть его, не могла остановить. Не было на сопротивление ни сил, ни желания. Эсмеральда лишь прижимала отчаявшегося мужчину. Сейчас он не был святым отцом, не был священником, архидьяконом, отцом Клодом или падре. Он был сейчас именно мужчиной и никем другим. Во Фролло проснулось то, что, казалось, было утрачено навсегда.
И вот сейчас этот самый мужчина, забывший о своих клятвах и обещаниях перед Господом Богом, ласкал любимую женщину (можно даже сказать девушку). Он прижимался то одной, то другой щекой к стройным ногам цыганки, целуя их нежно касаясь бедер юной девушки, сжимая их окоченелыми от боли и страсти пальцами. Судорожное дыхание Клода заставляло Эсмеральду порой вздрагивать, но Фролло лишь гладил девушку. Священник поднялся с колен и заглянул в черные глаза цыганки. Словно весь мир, вся ночь, вся жизнь была в этих мокрых от слез глазах. Архидьякон запустил руку в угольного цвета волосы и притянул к себе танцовщицу.
Девушка не могла поверить в происходящее, ведь она когда-то дала обещание самой себе: сохранить всю невинность и непорочность души до нахождения родной матери, но сейчас она нарушает свой обет, даже не жалея об этом. Эсмеральде даже хотелось сейчас прильнуть к побледневшим губам святого отца, впиться в них, согреть и вселить в эти губы и тело жизнь. Цыганка смотрела в его томные глаза, в которых, наконец, горел огонь, единственное, что осталось живого от бедного Клода Фролло.
Словно пробудившись от сна, архидьякон отпрянул от девушки и посмотрел на нее с испугом, с сожалением и мольбой. Эсмеральда слегка улыбнулась и прошептала:
– Я не боюсь.
– Я люблю тебя.
– Знаю.
– Я не могу без тебя. Я хочу владеть тобой. Хочу, что бы ты была моей! Ничто меня не остановит. Моя жизнь полетела к чертям собачьим. Все труды напрасны, – отец Клод взял девушку за руки. – Но сейчас я с тобой, любовь моя, и ничто меня не остановит!
С этими словами архидьякона словно подменили: из этого нежного, несчастного создания появился дикий зверь. Фролло прижал к себе цыганку за талию так крепко, что та от испуга зажмурилась и дернулась в сторону, но святой отец был сейчас сильней, чем прежде. Отец Клод начал покрывать страстными поцелуями тонкую шею девушки, иногда покусывая ее. Руки священника блуждали по всему телу, сжимая грудь, гладя спину, прижимая к себе девушку, оглаживая ягодицы.
Цыганка не понимала, откуда она знает, что надо делать, но тело было словно не ее: оно поддавалась похотливым шалостям падре, выгибаясь и прижимаясь к нему, гладя окровавленную грудь и плечи.
Клод жадно прижимался губами к груди Эсмеральды и глубоко вдыхал ее юный запах. На губах его промелькнула улыбка, а в глазах похоть. Священник прижал бедную девушку к стене, сжимая ее запястья одной рукой, а второй задирая ночную рубашку. В теле святого отца кипела кровь и горела жизнь. Его тело стало горячим, и он больше не дрожал, как прежде.
Девушка, не сопротивляясь, подчинялась архидьякону, наклонив голову набок и освободив себя для поцелуев, что осыпались по всему ее телу.
Отец Клод отпустил руки девушки, давая ей шанс уйти, если она против, но цыганка осталась на месте, лишь обняв Клода за шею.
– Поцелуй меня, – простонала девушка.
– Что?
– Поцелуй меня, мне это понравилось.
Фролло незамедлительно впился в губы юной красавицы голодным поцелуем. Эсмеральда тихонько простонала. Послышался шорох: на святом отце не осталось одеяний. Клод схватил девушку за бедра и ловко поднял, прижав к влажной стене кельи.
– Прикуси губу, – рыкнул он.
– Что?! – вскрикнула Эсмеральда, когда почувствовала острую боль внутри себя. Опешившая цыганка укусила архидьякона за плечо, на что тот зашипел, но не вскрикнул. Да и укус не больней кинжала в груди.
Каждое мгновение отпечаталось в памяти обоих. Эта страстная ночь, которой так долго жаждал святой отец, и которой он так грезил мучительными ночами раньше; эта новая жизнь, начавшаяся у цыганки. В их головах не было мыслей, в них были лишь вспышки, безмерное счастье, приятная боль, нежные стоны, аккуратные движения – все это смешалось в одну яркую краску, одно мгновенье. Черные кудри девушки свисали до пола, одна рука ее гладила израненную грудь мученика, вторая запрокинута над головой, тело выгибалось к победителю, выдержавшего адские мучения до сего момента. Эсмеральда зажмурилась и громко застонала в руку падре, которой он прикрывал ей рот.
– Тише, милая, нас не должны услышать, – шептал Фролло, гладя цыганку по щеке и тихо вздрагивая от удовольствия. Наконец священник отодвинулся от девушки и простонал.
В соборе стояла тишина, в келье слышалось лишь частое дыхание Эсмеральды и Клода. Девушка засмеялась, Клод слегка улыбнулся, глядя на нее.
– Что смешного? – начал было он, пытаясь выйти из неловкого положения Фролло, но девушка лишь смеялась. – Эсмеральда, почему ты смеешься? – снова спросил святой отец, улыбаясь шире.
Девушка взглянула на него новым, иным взглядом. Он слегка вскинул брови от удивления. Этот взгляд, такой же задорный, но такой резко повзрослевший. Архидьякон нежно улыбнулся и посмотрел на цыганку глазами, наполненными любовью и счастьем. Глазами, каких еще никто прежде не видел. Смеясь, Эсмеральда обняла священника за шею. Но Клод не видел, как по ее щекам снова потекли горячие слезы, он лишь обнял девушку и прижал ее к себе. Такую маленькую и беззащитную, такую родную и любимую.
– Не плачь, – тихо произнес Фролло, гладя девушку по голове, – прошу тебя. Я всегда буду с тобой, и всегда буду любить тебя.
– К... Клод, – еле произнесла Эсмеральда и прижалась к груди священника. В груди святого отца, чье имя Клод, сжалось что-то так сильно и до смерти больно и приятно, а он лишь посмотрел в окно кельи, где наступал рассвет.
– Я останусь с тобой, – прижавшись щекой к голове цыганки, произнес Фролло и закрыл глаза.
***
Эсмеральда лежала на груди Клода. В окно проникали лучи нежного утреннего солнца. Небо лазурного цвета покрывали легкие персиково-белые облака. Ранние пташки уже напевали свою мелодию. Так тихо и спокойно. Фролло впервые проснулся в хорошем расположении духа. Какое приятное сладкое утро, такое нежное и теплое. Поначалу священник не понял, что мешает ему встать с постели, но вдруг опомнился, увидев лежащую на нем цыганку. В голове сразу вспыхнули воспоминания былой ночи. Все эти стоны, изгибы тела, признания, – все разом вспомнилось. На лбу святого отца выступил холодный пот. "О, Господи Боже, что я натворил? – было первой мыслю архидьякона. – Нет, этого не может быть! Я не мог такое сотворить. Прости меня, Господи, грешника. Я... Я... Не хот… Что я наделал?!". Падре овладело отчаяние. Отец Клод закрыл лицо руками и зажмурился, словно пытался спрятаться от Глаза Божьего.
– Клод? – сонно и нежно произнесла девушка, приподняв голову с груди святого отца, – Клод?! – уже вскрикнув, вскочила цыганка, прикрывая свою наготу одеялом.
– Прости меня, любовь моя. Я не хотел этого. Прости меня, прошу тебя. Я и так стал грешен!
Эсмеральда смотрела на Фролло прищурив глаза, в уголках которых появились слезы. Клод привстал, протянув руки к девушке:
– Тише, родная, тише, – в полголоса говорил архидьякон, пытаясь держать себя в руках, но голос его дрожал.
– Нет, нет... Этого не может быть, – шептала юная танцовщица, схватившись рукой за голову и глядя куда-то в пустоту. Ноги ее подкосились, и она упала на руки Фролло.
– Все будет хорошо, – как можно нежней произнес падре, прижимая девушку к себе и гладя ее по голове и спине, – мы справимся. Скажи мне лишь одну вещь: ты любишь меня?
– Я... – Эсмеральда задумалась, – наверное, да. Я не уверена, но я больше не боюсь тебя и ты не противен мне.
Цыганка подняла свое личико и взглянула на Фролло, глаза которого излучали любовь и надежду. Священник нежно поцеловал Эсмеральду, запустив в ее густые волосы руку. Поцелуй этот был такой насыщенный и сладкий, что по щеке отца Клода покатилась слеза.
– Обещай мне, что мы будем теперь вместе и я могу быть свободной при этом. Я очень скучаю по родному двору.
– Конечно, дитя мое, но никому ни слова о нас! – архидьякон прижался своим лбом ко лбу Эсмеральды и закрыл глаза, расплывшись в какой-то нежной и легкой улыбке.
Ей было так тепло и хорошо на душе. Девушка сидела на кровати и улыбалась вслед уже ушедшему священнику.
– Люблю, – повторила она, смеясь, – да, люблю... Только этим теперь душа полна.
Цыганка быстро собралась и отправилась все рассказать Клопену, пообещав вернуться обратно. Труйльфу не верил своим ушам, но был рад за сестру, на удивление самому себе.
– Ну, с Богом дитя мое, приходи, – поцеловав в лоб Эсмеральду, сказал бродяга.
– Спасибо, дорогой, до встречи! – радостно сказала цыганка, обняв короля.
"Я люблю тебя, и никому больше не отдам. Я без тебя пропаду, ведь ты гибель моя", – подумал Клод, выходя в новой чистой сутане из кельи. Святой отец быстро спустился к началу службы. Сегодня собралось больше народу, чем обычно. Падре встал перед прихожанами и окинул их светлым добрым взором.
– Сегодня на мессе я хотел бы рассказать о любви, – начал архидьякон улыбаясь. "Счастье это или гибель? – подумал он, открывая книгу, – как знать, она и гибель, и счастье мое. Эсмеральда, любовь моя, ты гибель моя..."